Должно быть, где-то в высоком центре английской разведки, может быть, в отделе у Маккибина, шла деятельная подготовка к предстоящей встрече Лидумса в Лондоне. Когда Лидумс заикнулся о том, что хотел бы посмотреть Англию, Большой Джон, усмехаясь, ответил:
— Еще успеете, и она вам даже надоест! Даю вам слово, там скучнее! Смотрите, даже Нора не торопится домой, а ведь она приезжает сюда каждую неделю.
— Разве она курьер? — удивился Лидумс.
— Правая рука шефа и кассир! Без нее мы тут увяли бы немедленно! — засмеялся Большой Джон. — Вот и сегодня она ассигновала нам с вами достаточную сумму, чтобы поехать в «Виндмиллу». Имейте в виду, — лучший кабак Гамбурга!
— Я предпочел бы театр… — с некоторой долей иронии заметил Лидумс.
Толстые губы Большого Джона дрогнули, карие глаза уставились испытующе, обычная выдержка изменила ему, он сухо сказал:
— Странные вкусы! Заметьте, театр на Западе давно уже не в моде. Здесь предпочитают кабаки, в которых показывают стриптиз…
— Вы забываете, что я последние годы прожил в лесу, — любезно напомнил ему Лидумс. Уж очень хотелось понять, насколько самостоятелен в своих действиях Большой Джон.
Тот равнодушно пожал плечами.
— Ну что ж, театр так театр! Но сегодня «Виндмилла»!
Вилкса в «Виндмиллу» не пригласили. Шпион обиделся и ушел к себе, заявив, что хочет спать. Лидумс понял, что если его самого англичане возвели в ранг посла, то своему шпиону они не дают и ранга советника. По-видимому, после благополучной доставки Лидумса в Гамбург роль Вилкса заканчивалась. Отныне он будет болтаться где-то на задворках, пока не возникнет необходимость в новой попытке проникнуть в Латвию. Ну что ж, каковы хозяева, таковы и слуги! Он вспомнил яростную нелюбовь Вилкса к англичанам и подумал, что на месте хозяев старался бы не обижать лакеев: неровен час — прирежут ночью!
В «Виндмилле» Большой Джон проявил поистине королевскую щедрость. Должно быть, Нора привезла действительно много денег «на представительство», или пребывание Лидумса в этом городе оканчивалось. Большой Джон пригласил с собой всех англичан, присутствовавших на первом приеме, кроме Норы, впрочем, Нора могла не пойти и сама, этот ночной ресторан был неподходящим местом для женщин.
Прежде всего Большой Джон пригласил так называемых «танцевальных дам» для каждого из своих гостей, причем для Лидумса и для себя выбрал самых красивых.
К столу тотчас же подошла какая-то пышнотелая женщина с фиолетовыми волосами, должно быть, распорядительница всех этих танцевальных девушек, и предупредила:
— Ваш заказ, господа, будет стоить довольно дорого! — говорила она по-английски, голос звучал чуть ли не негодующе.
Большой Джон разыграл возмущение, закричал:
— Мы моряки и полгода не были на берегу!
Такая саморекомендация оказалась самой правильной. Девушки устремились к «морякам» со всех сторон.
Опять пили. Пили долго и много. Лидумс спасался только тем, что уходил танцевать со своей девицей, едва начинал играть оркестр. У него все время было ощущение, что он принес англичанам какую-то большую победу, и после нее они никак не могут опомниться от радости, отсюда и возникло это шумное веселье и разгул, которых он не ожидал от англичан. Большой Джон все пытался напоить его, делал таинственные намеки на будущее, и выручала Лидумса только его девица, храбро хлеставшая и коньяк, и виски, и дрянной немецкий шнапс.
Выбрались из «Виндмиллы» утром, когда по улицам ехали поливальные машины, шли рабочие и магазинные продавщицы. Как всегда бывает после долгой бессонной ночи, кто-то с кем-то ссорился, Большой Джон сидел мрачный, и оказалось, что все веселье было поддельным и только утомило гуляк.
На следующий день Лидумс уже более настойчиво попросил, чтобы ему показали музеи и театр. И Большой Джон был, кажется, даже доволен этим отступлением от предложенной им программы кабацкого веселья. Сам в музей не пошел, но приставил к Лидумсу какого-то своего сотрудника, который знал хоть адреса музеев, а вечером прислал билет на «Аиду». Билет был один, что могло означать и доверие к Лидумсу и, наоборот, что второй билет находится у человека, которому поручено следить за гостем. Но Лидумс был рад и этому, он не шутил, когда заявил Большому Джону, что соскучился в лесу по театру.
И вот он шел один по улицам чужого, большого, неспокойного города, полного английских и американских солдат, державших себя так, словно с момента оккупации прошел всего только один час, задиравших прохожих, задевавших встречных женщин, шел и глядел на испуганные лица немцев, которые испуганно жались по сторонам так, словно еще и сами не знали, в каком мире они находятся. А вокруг шумела и текла странная, совсем непохожая на родную рижскую городская жизнь; кричали разносчики газет; из всех освещенных окон нижних этажей высовывались полураздетые и совсем раздетые женщины, зазывая прохожих — и солдат оккупационных армий и добропорядочных немцев; со всех зданий стекали вниз огни реклам; уличные продавцы и благообразные нищие рекламировали: одни — свои товары, другие — свои военные увечья; «продавцы счастья» — коробейники со множеством всяческих лотерейных билетов выкрикивали «счастливые номера»; в «живых» витринах кафе медленно раздевались под взглядами прохожих красивые девушки — и все это было одинаково дико, шумно, бесчувственно, словно настоящая жизнь ушла здесь в подполье, остались только пена и накипь.
Но и Лидумс должен был казаться таким же бесчувственным, жестоким, спокойным, потому что кто мог сказать, не следит ли именно за ним вон тот благообразный и почтенный с виду господин, который слишком часто останавливается у освещенных витрин, разглядывает в них что-то и продолжает свой медленный путь только после того, как Лидумс поравняется с ним; не за ним ли именно едет так долго пустое такси, шофер которого и не замечает поднятой руки прохожего и не слышит оглушительного свиста какого-то американского сержанта, которому захотелось прокатиться на его машине. Да, в этом шумном, взбалмошном, суровом мире Лидумсу надлежит быть настороженно спокойным, и чем скорее он попадет в театр, тем будет лучше для него…
Увы, и «Аида» не порадовала его. Театр был беден и гол, певцы безголосы, зал почти пуст. Только вокруг места Лидумса все кресла оказались занятыми, что показывало — его не оставляют без присмотра, но присматривающие не знают положения дел в театре. Иначе они разместили бы своих наблюдателей в разных углах этого пустынного зала…
Утром на следующий день Лидумс, Вилкс, гребцы шлюпки и Малый Джон выехали на двух легковых машинах в сопровождении грузовой, забитой какими-то ящиками и чемоданами, на аэродром. Отъездом, кажется, больше всех был доволен Вилкс. Едва отъехали от Гамбурга, как он повесил на дверцу машины распечатанную бутылку коньяка, к которой и прикладывался всю дорогу, а длилась дорога больше трех часов.
5
К двум часам дня машины подошли к военному аэродрому английской оккупационной армии. Малый Джон предупредил, что отлет назначен между двумя и тремя и посоветовал из машин не выходить, военным на глаза не показываться, сославшись на требования конспирации. Сам он ушел в служебное здание аэродрома.
Вилкс приложился к своей бутылке в последний раз, открыл окно и вышвырнул пустую посуду в кустарник. Он был уже изрядно пьян, тяжело дышал. Лидумс откинулся на спинку сиденья, сказал:
— Ноги затекли. Самое время погулять бы!
— Так нас и пустят! — злобно огрызнулся Вилкс — Это в лесах Латвии мы были хозяевами, а здесь придется терпеть и не такое!
Характер шпиона определенно портился. Лидумс взглянул на его покрасневшее лицо.
— Напрасно вы так много пили!
— Я и вам посоветовал бы сделать то же самое, да знаю, не согласитесь! Отправлять-то ведь будут без удобств, так уж лучше быть пьяным, чем перепуганным.
— А мне интересно!
— Да, чего-чего, а страха я у вас не замечал! — одобрительно подтвердил Вилкс. И вдруг набросился на вынырнувшего откуда-то со стороны Малого Джона: — Скоро вы нас вознесете в небеса?