Он замолчал и стал укладываться спать. Петерсон тоже начал готовить свою кровать. На его замечание, что хозяева Фрэнсиса будут предпринимать меры, чтобы облегчить его участь, Пауэрс сказал:
— Русские больше будут предпринимать и, насколько мне известно, до моей еще трагедии предпринимали меры, с тем чтобы освободить своего разведчика Абеля. Может быть, мне это поможет. Спокойной ночи!
— Да уж теперь ночи будут спокойными! Ни полетов на самолетах-шпионах, ни моего шпионства за аэродромами и самолетами. Спи спокойно, король шпионов Петерсон! Спите спокойно, король шпионов Пауэрс…
Пауэрс промолчал. Петерсон разделся и нырнул под одеяло.
Несколько дней Пауэрс на работу не выходил. Когда вечером возвращался Петерсон, они беседовали.
Однажды Пауэрс поинтересовался, как попал в тюрьму Петерсон.
И Петерсон рассказал, что он латыш, после войны волею судеб оказался в Западной Германии, где его завербовала английская разведка, а затем направила в Лондонскую разведывательную школу. Он поведал обо всех своих скитаниях, рассказав напоследок, как ошеломило его свидание с Будрисом, представшим в форме полковника КГБ.
— И этот полковник был вашим начальником?
— Вот именно!
— Тогда я перестаю хвастаться своим самолетом! Подумать только, полковник Госбезопасности обманывает королеву Англии! Хэ! Молодец парень. Я его не знаю, но он начинает мне нравиться!
В течение нескольких недель Пауэрс занимался русским языком. Он с большими усилиями выслушивал Петерсона и набирал небольшой словарь из самых обиходных слов. Но в конце концов бросил это занятие. Произошло это после свидания с работником посольства. По-видимому, тот сказал Пауэрсу, что изучать русский ни к чему.
Петерсон получал из библиотеки журнал «Работница». По-русски Петерсон читал плохо и просил только «Работницу», «Мурзилку», детские книжки. Вдруг внимание Пауэрса приковал рисунок-чертеж на последней странице журнала.
— Покажите мне, что это такое?
Петерсон прочитал и перевел несколько слов:
«Как ткутся ковры…»
— Ну, если это так просто, я обязательно сотку ковер, чтобы увезти его в Америку! — воскликнул Пауэрс. — Сегодня же напишу письмо в посольство, чтобы мне доставили шерсть разных цветов.
— А русские решат, что вы задумали убежать из тюрьмы и будете плести веревку! — поддразнил его Петерсон.
— Я попрошу, чтобы нитки были в мягких мотках.
— Да ладно вам беспокоиться, просите хоть в круглых, хоть в мягких.
Через несколько дней из Москвы пришла посылка с шерстяными нитками.
В течение первого года Пауэрс соткал всего один маленький коврик. А в начале второго принялся за второй. Дни текли в суровом ожидании будущей свободы.
Петерсон ходил на работу каждый день. Утром он просыпался, делал гимнастику по системе йогов — дыхательную, со стоянием на голове, затем отправлялся на мебельную фабрику. Возвращался вечером пахнущий лесом, клеем, присаживался напротив Пауэрса и спрашивал, как прошел его день, а когда Пауэрс хвалился новой каймой на своем коврике, не забывал похвалить его работу.
Часто после работы Петерсон читал. Детективы быстро надоели ему, и Петерсон принялся за советские романы, классические произведения. Тут он ловил себя на мысли, что советские книги читает для того, чтобы понять, чем отличается это новое общество от того, в каком сам Петерсон жил со дня рождения…
В конце второго года заключения Пауэрс получил письмо из Америки. Письмо было вскрыто. Он вынул из конверта большой лист бумаги и вдруг присел на койку.
Петерсон тоже получил письмо от жены и, перечитывая его, думал, что жена будет его ждать, хотя его срок кончится лишь через четыре года. Но теперь он уже знает, где будет жить, знает, что и там найдется работа, если не на мебельной фабрике, так на машине, если не на машине, так на тракторе. Радистом в море его, понятно, не выпустят, но работа будет. С удивлением прочитывал бесконечные объявления о том, что требуются рабочие, инженеры, экономисты, бухгалтеры и счетоводы. Он читал и перечитывал письмо, как вдруг увидел, что Пауэрс выпустил свое письмо из рук.
— Что с вами, Фрэнсис? — Петерсон вскочил, готовый прийти на помощь. Но Пауэрс тихо ответил:
— Жена ведет себя непристойно, и поговаривают, что она может меня оставить. Об этом пишет мой друг.
— О господи, до чего же жестоки женщины! Ведь она была на вашем процессе?
— Да, была, и не одна, а со своей матерью…
— Плюньте вы на нее! Может случиться и так, что большевики продержат вас в тюрьме все десять лет. Неужели вы думаете, что женщина будет хранить верность все это время?