Естественно, что Петр Ильич, ненавидевший терроризм, насилие и всякое принуждение человека и к тому же исповедовавший веру в личность правителя, был вместе с Надеждой Филаретовной среди тех, кто ужасался и возмущался бомбометателями. Он как и все представители его круга, глубоко не задумывался о корнях возникновения противодействующих движений и видел лишь их уродливый конечный результат. Каковой же еще могла быть его реакция, — как не всплеск негодования. Известие об убийстве Александра II застало его в Неаполе, и он писал Надежде Филаретовне: "Неужели и на этот раз не будет вырвана с корнем отвратительная язва нашей политической жизни?"
Однако на основании этих промонархических высказываний, которые можно было бы значительно дополнить, нельзя сделать окончательный вывод, что Петр Ильич признавал только абсолютную власть. В 1879 году после очередного покушения на Александра II Чайковский высказал весьма своеобразное отношение к демократии. "Мне кажется> писал он Надежде Филаретовне, — что государь поступил бы хорошо, если б собрал выборных со всей России и вместе с представителями своего народа обсудил меры к пресечению этих ужасных проявлений самого бессмысленного революционерства. До тех пор, пока нас всех, т. е. русских граждан, не призовут к участию в управлении, нечего надеяться на лучшую будущность""3.
Но и еще до этого либерального вывода, который, как это дно, был больше вызван стремлением найти способ пресечения "бессмысленного революционерства", Петр Ильич высказывал мысли, вовсе не свойственные стороннику абсолютизма. В марте 1878 года после раздумий о судьбе России Петр Ильич, хотя и не исключал себя из числа сторонников монархии, откровенно сокрушался по поводу образа правления, считая, что от него и происходят слабости, все темные стороны нашего политического развития". Он ратовал за трезвую финансовую политику страны под контролем народного представительства, за такой же контроль над народным образованием. "Как бы оживилась Россия, если б государь закончил свое удивительное царствование дарованием нам политических прав! Пусть не говорят, что мы не дозрели до конституционных форм. Ведь говорили же, что мы и для новых судов не дозрели. Когда вводились новые суды, как часто слышались сетованья, что у нас нет ни прокуроров, ни адвокатов. Однако ж то и другое оказалось. Найдутся и депутаты, найдутся и избиратели""4.
Чайковский размышлял, и размышлял довольно глубоко и серьезно. Переходя к более консервативным убеждениям, к вере в личность, в просвещенного монарха, он ни в коей мере не отворачивался от идеи конституционных форм правления для России, способных приблизить достижение справедливости. Хотя Модест Ильич и утверждает в своем труде, что со временем от правоведа Чайковского ничего не осталось, Петр Ильич, правовед по образованию, нет-нет да и пытался разобраться в тех вопросах, которые беспокоили всю российскую интеллигенцию.
Еще более интересные стороны демократических настроений Чайковского могли бы открыться нам, если бы удалось побольше узнать о том, что Петр Ильич думал о декабристах. Как-никак зять его Лев Васильевич Давыдов был сыном известного декабриста. К сожалению, прямых высказываний Чайковского о декабристах нет, но все же можно задуматься над его замечанием о поэме Некрасова "Русские женщины", которая, как и большинство произведений этого писателя, ему не очень была по душе. "Но декабристы? — писал Петр Ильич Надежде Филаретовне. — Это так интересно, это сообщает пьесе характер такого смелого протеста против политического угнетения!" Сказано весьма внушительно!
В двадцатые и тридцатые годы Чайковского у нас часто называли безнадежно отсталым мыслителем и отрицали в нем присутствие гражданских чувств и патриотизма. Но разве беспокойство о судьбе страны не есть гражданское чувство? Разве эти чувства не выражены в его стремлении принести честь родине своим творчеством, и можно ли усомниться в том, что он осуществил это стремление в высочайшей мере? Патриотизм его, конечно, не простирался и не мог простираться, скажем, до личного участия в добровольческих отрядах и ополчении, направлявшихся на Балканы, чтобы ускорить помощь славянским народам, томящимся под турецким игом, но Петр Ильич очень глубоко понимал суть происходящих событий и сочувствовал благородному делу. Когда освободительная миссия была исполнена ценою больших жертв для России, он негодовал на русское правительство, не сумевшее отстоять на международном конгрессе интересов страны. С возмущением писал Чайковский и обо всех безобразиях, которые творились в это время в войсках по нерадивости властей. Он с большим удовлетворением воспринимал и то, что его благодетельница Надежда Филаретовна не оставалась в стороне от событий и принимала в них посильное участие. В ее браиловском имении в 1877 году был развернут военный лазарет на двести коек, была налажена связь с железной дорогой, по которой осуществлялись военные перевозки, и в имении также находили приют и уход офицеры и солдаты, отбывающие на фронт.
Любовь к России светилась в нем на протяжении всей его жизни. Сколько бы ни ругал он свое отечество за его крупные и мелкие недостатки, родина для Петра Ильича оставалась священной. Он не стеснялся высоких слов, чтобы сказать об этом, потому что таковы были его истинные чувства. "Я еще не встречал человека, более меня влюбленного в матушку-Русь вообще и в ее великорусские части в особенности… Я страстно люблю русского человека, русскую речь, русский склад ума, русскую красоту лиц, русские обычаи… меня глубоко возмущают те господа, которые готовы умирать с голоду в каком-нибудь уголке Парижа, которые с каким-то сладострастием ругают все русское и могут, не испытывая ни малейшего сожаления, прожить всю жизнь за границей на том основании, что в России удобств и комфорта меньше. Люди эти ненавистны мне; они топчут в грязи то, что для меня несказанно дорого и свято""6.
Все это написано искренно, от души: уж если Петр Ильич решил возразить Надежде Филаретовне, которая в одном из своих писем недоброжелательно высказалась о России, то, конечно, чувства его должны были быть затронуты основательно. В противном случае он просто обошел бы эту тему, как он и поступал в большинстве случаев.
Великорусские высказывания Петра Ильича снискали ему славу ненавистника инородцев. Правда, эта репутация в отечественной литературе продержалась недолго, но зато Довольно длительное время прожила во мнениях почитателей Чайковского, которые пытались подробно знакомиться его письмами, дневниками и другими документальными материалами. В предисловии С. Чемоданова к изданным в 1923 году дневникам Чайковского указывается, что эти дневники "рисуют нам не просто семейно-родственную, дружескую, а определенную социальную среду, взращенную определенной эпохой. Это среда русского чиновного дворянства, воспитанного в духе "православия, самодержавия и народности", в презрении к инородцам, которое так часто сквозит в публикуемых дневниках". Можно представить что испытывал, читая эти строки, брат композитора Ипполит Ильич, подготовивший дневники к печати. Что поделаешь, в те времена бывало так, что без суровой революционной критики могли встретиться трудности с изданием материалов, подобных дневникам Чайковского, бывало и так, что высказывания такого типа были искренними убеждениями.
В приведенных выше замечаниях С. Чемоданов был явно обижен на Чайковского за отношение к евреям. При таком вступительном слове на Петра Ильича естественно обиделись и многие другие читатели его дневников. Но откуда видно отношение Петра Ильича к евреям? Из его неприязни к местечковым ремесленникам и торговцам, или кому-то удалось заметить что-нибудь более существенное? Воспитание этой позорной неприязни в России имело своими корнями не национальные особенности, а отношение влиятельных кругов страны к развитию капитализма, и все ограничения евреев в правах были продиктованы только этим. Ярлык "христопродавцев" был приклеен евреям все теми же кругами специально для усиления враждебности к ним среди неграмотной массы простых людей. Разумеется, Петр Ильич пользовался внедрившейся в язык терминологией, которую не стоило бы приветствовать, но нигде мы не увидим его фактической вражды к евреям. Зато мы увидим его почитание Антона Рубинштейна и дружбу с Николаем Рубинштейном. Мы прочтем слова негодования Надежды Филаретовны фон Мекк по поводу еврейских погромов в Жмеринке — негодования, которое разделял Чайковский. Наконец, можно вспомнить, как Петр Ильич выступил в "Русских ведомостях" в защиту Мендельсона: