Но созерцание музыкального лица прерывается. Стоковский подходит к микрофону — и зал мгновенно затихает. Старый дирижер заметно устал и снова согнулся. Он постучал по микрофону, и все услышали его тихий глухой голос:
— Работает… Как и все мы.
Небольшое замешательство. Кажется, что отдавший свои силы симфонии Стоковский ищет нужные ему слова:
— Наступает пасха, а есть прекрасная музыка Баха. Если вы хотите, то мы сыграем вам пасхальную музыку Баха.
Одобрительные аплодисменты — и затихший зал слушает хорал из пасхальной кантаты Иоганна Себастьяна: знаменитое переложение Стоковского. Последний дирижерский жест, и Стоковский поворачивается к сидящей в зале публике:
— Вы еще не ушли домой? Дружный смех в зале.
— Любите ли вы русскую музыку? Бурные аплодисменты.
— Любите ли вы музыку Чайковского? Гром аплодисментов.
— У-ди-ви-тель-но!
Смех и снова аплодисменты.
— Апофеоз!
Звучит Апофеоз из „Спящей красавицы“. Теплый и торжественный свет радости проникает в сердце публики.
На кого ни посмотришь, у всех на лице необычная мягкость выражения, будто наступило перерождение характеров. Даже прямоугольный джентльмен с напомаженным пробором как-то особенно гордо выпрямился, и лицо его потеряло привычную гримасу аристократического снисхождения ко всем окружающим. Женщина в серо-голубом прямо-таки сияет, и куда девались ее только что блестевшие слезы.
Концерт окончен. Еще долго звучат аплодисменты, и Стоковский выходит раскланиваться. Никто не торопится, как это обычно случается, покинуть зал, несмотря на предстоящую дальнюю дорогу домой. Стоковский улучает момент тишины и желает всем радостно встретить праздник пасхи: завтра пасхальное воскресенье.
Публика потихоньку пробирается к выходу. Очень бывает интересно услышать впечатления. Здесь рождаются мнения непосредственные, без долгих размышлений и потому искренние. Конечно, много высказываний типа гоголевского „Театрального разъезда“, но все-таки больше серьезных. Вот и милая сероглазая дама. Она теперь в компании друзей, которых в зале рядом с ней не было видно. Должно быть, они сидели в других местах. Все оживленно разговаривают. Интересно, что могут думать о Шестой симфонии молодые англичане. А может быть, они уже давно забыли о музыке и сейчас спорят совсем о другом. Слышны отдельные слова, но смысл разговора уяснить не удается. Теперь вся компания ближе, и можно различить приятный бархатный голос сероглазой. Она говорит спокойно без той настойчивости, которая бывает нужна людям, чтобы заставить себя слушать в большой компании. Ей внимают вследствие ее природного свойства внушать к себе внимание.
Теперь уже хорошо слышно, о чем спорит молодая компания. Бархатное контральто отчетливо утверждает, что Чайковский предчувствовал свой конец и покончил с собой. Что-то еще было сказано об этом, но дальше уже ничего разобрать не удалось. Толпа оттеснила компанию. Досадно. Наверное, надо было бы догнать, извиниться, расспросить и узнать, откуда у них-то все это. А впрочем, что тут особенно нового? Были слухи давно. Старые затихли, новые появились. Время от времени кто-нибудь раскапывает давнишние сенсации и оживляет их. Что ж тут удивительного?
И это пришлось через столько лет услышать в далеком Кройдоне! Нет, все-таки жаль, что тогда не удалось узнать, каким образом пришла старая молва в Англию.
Стакан сырой воды
О последний раз Чайковский приехал в Петербург 10 октября 1893 года. Он остановился на квартире у своего брата Модеста, с которым поселился также племянник Чайковских Владимир Львович Давыдов. Квартира эта — последнее пристанище Петра Ильича — находилась на углу Малой Морской и Гороховой (в наше время ул. Гоголя и ул. Дзержинского).
О первых пяти днях пребывания Петра Ильича в Петербурге известно немного. Другой его племянник, Юрий Львович Давыдов, вспоминает, что в тот же день, как Чайковский приехал в Петербург, он зашел к нему в кадетский корпус. Несмотря на свою занятость, Петр Ильич нашел возможность накупить всякой всячины и принес Юрию Львовичу угощение. Вечером 11 октября он повел обоих племянников в Михайловский театр, где шли две французские комедии: "Честь и деньги" и "Мой муж в Версале". Возможно, что Юрий Львович ошибся в дате, так как в своих воспоминаниях актер Ю. М. Юрьев пишет, что Чайковский звал его в Мариинский театр на оперу "Кармен", которая шла только 11 октября, а упомянутые французские комедии в Михайловском театре в этот период давались каждый вечер10.
Далее начались репетиции с оркестром. В предстоящем 16 октября концерте Чайковский должен был дирижировать своей новой Шестой симфонией, для чего он и приехал в Петербург. Кроме этой симфонии, должны были исполняться Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского, танцы из оперы "Идоменей" Моцарта и увертюра к неоконченной опере Г. А. Лароша "Кармозина". Солисткой была пианистка Аус дер Оэ, с которой Петр Ильич уже исполнял свой концерт в США. Так что работы Чайковскому в оставшиеся до концерта дни было чрезвычайно много, и он очень уставал. Где бывал Петр Ильич в период с 12 по 15 октября, кроме репетиций, неизвестно. Вероятнее всего, он отдыхал дома и помогал Модесту Ильичу с устройством квартиры, в которую брат переехал только в сентябре.
Модест Ильич рассказывает, что Петр Ильич приехал в Петербург бодрым и веселым, и хорошее настроение не покидало его и далее. Единственно, что омрачало его, — это прохладное отношение к его новой симфонии со стороны оркестрантов, мнением которых он особенно дорожил".
После концерта 16 октября Петр Ильич пошел провожать свою двоюродную сестру Анну Петровну Мерклинг, ту самую, которая высказала ему свои догадки о содержании симфонии. Затем он вернулся к ожидавшей его компании в кабинете ресторана "Гранд отель". Вечер в ресторане, по словам присутствовавшего там Ю. Л. Давыдова, прошел очень весело. "Петр Ильич был несколько возбужден, шалил, как никогда, и шутки сыпались как из рога изобилия"12.
В воскресенье 17 октября Петр Ильич готовил к отправке в Москву в издательство П. И. Юргенсона партитуру Шестой симфонии и долго раздумывал, как ее назвать. По каким-то причинам его не покидало желание дать ей имя, которое бы наилучшим образом отражало ее суть. Отклонив различные предлагаемые ему варианты, он в конце концов согласился с предложением Модеста Ильича назвать симфонию "Патетической", что и надписал на заглавном листе партитуры13.
Затем Петр Ильич отправился завтракать к Э. Ф. Направнику. Сын Направника Владимир рассказывает, что Чайковский зашел к нему в комнату и сказал: "Знаешь, ведь симфония вчера не имела успеха у публики; но еще более мне грустно, что она не понравилась и оркестру"14.
Очень возможно, что вечером Петр Ильич был в гостях у доктора Добрянского, так как художник Игорь Грабарь вспоминает, что встретил Петра Ильича в этом доме и оттуда они шли вместе домой. Грабарь говорит, что проводил Чайковского до дверей квартиры на Малой Морской15. Следовательно, это могло быть только в последний приезд Чайковского в Петербург и, скорее всего, в период после концерта, а единственным свободным вечером в этот период у Чайковского был вечер 17 октября.
В понедельник 18 октября Петр Ильич написал Юргенсону письмо с просьбой выставить на заглавном листе партитуры посвящение своему племяннику Владимиру Львовичу Давыдову. Любопытно, что Чайковский еще в августе писал, что намеревается посвятить эту симфонию ему, но что-то заколебался'16. Модест Ильич объясняет эту нерешительность брата тем, что любимец Петра Ильича Володя долго не писал своему дяде и тем обидел его. Это вполне возможно, но раздумья Чайковского длились до самого последнего момента. В упомянутом письме Юргенсону, обратившись с просьбой выставить посвящение, он приписал: "Надеюсь, что не поздно". Стало быть, обида из-за молчания племянника или вследствие каких-то более серьезных причин была весьма чувствительной, если Петр Ильич надумал сделать это посвящение уже после отправки партитуры в издательство.