Выбрать главу
XLIV.
Довольно воспевать любимцев брани;Победный лавр их не продолжит дней;Чтоб мир узнал о славе их деяний,Должны погибнуть тысячи людей.Пускай наемщик гонится за славойИ, веря ей, кончает жизнь в бою:Он дома мог бы в свалке пасть кровавойИль, очернен разбойничьей расправой,Тем опозорить бы отчизну мог свою!
XLV.
Гарольд затем направил путь к Севилье;[41]Она еще свободна от цепей,Но ей грозят погибель и насилье,И не спастись от разрушенья ей:Враги уж в расстояньи недалеком…Не пали бы ни Илион, ни Тир,Когда б бороться можно было с рокомИ, злобно издеваясь над пороком,Пред Добродетелью склонялся б грешный мир.
XLVI.
Но граждане Севильи, бед не чуя,[42]По-прежнему разгулу преданыИ дни проводят, радостно ликуя;Им дела нет до язв родной страны!Звучит не бранный рог, а звон гитары;[43]Веселию воздвигнут здесь алтарь;Грехи любви, что не боятся кары,Ночной разврат и сладострастья чарыВ Севилье гибнущей все царствуют, как встарь.
XLVII.
Не так живет крестьянин; он с женоюСкрывается, боясь взглянуть на дол,Что может быть опустошен войною…Прошла пора, когда он бодро шелВ вечерний час домой, покинув нивы,И танцевал фанданго при луне.Властители! когда б тот мир счастливый,Что вы губить не прочь, вкусить могли вы,Народ бы ликовал, не слыша о войне.
XLVIII.
Лихой погонщик, мчась дорогой ровной,Поет ли песнь возлюбленной своей,Кантату ль в честь любви, иль гимн духовный?Нет, он теперь поет Viva el Rey![44]Воинственны слова его напева,Годоя[45] он клянет за лживый нрав;При этом вспоминает, полный гнева,Что вверилась Годою королева,Преступную любовь изменой увенчав…
XLIX.
Равнина, окаймленная скалами,[46]Где башни мавританские видны,Была недавно попрана врагами:Сроднились с ней все ужасы войны…Здесь ядер след; там луг, конями смятый;А вот гнездо дракона; у врагаТолпой крестьян те скалы были взяты,С тех пор они для всех испанцев святы:Над неприятелем победа дорога.
L.
Кого не встретишь здесь с кокардой красной?[47]Она убор отчизны верных слуг;Взглянувши на нее, испанцу ясно,Что перед ним не злобный враг, а друг;Беда пренебрегать ее защитой, —Кинжал остер, удар неотразим!Давно б враги уж были перебиты,Когда бы мог кинжал, под платьем скрытый,Зазубрить вражий меч иль скрыть орудий дым.
LI.
На выступах высоких скал МореныОрудья смертоносные блестят;Здесь новых укреплений видны стены,А там ряды зловещих палисад;Все войско под ружьем; спустив запруду,Глубокий ров наполнили водой;Ждут приступа; глядя на ядер груду,[48]На часовых, расставленных повсюду,Не трудно отгадать, что скоро грянет бой.
LII.
Властитель, расшатавший в мире троны,Еще не подал знака; медлит он,Но скоро в ход он пустит легионы,Что ни преград не знают, ни препон;Вести борьбу напрасны все усильяС бичом судьбы. Испанцы! близок час,Когда над вами гальский коршун крыльяПобедно развернет, суля насильяИ целым сонмищем сродняя с смертью вас!
LIII.
Ужель должны отвага, юность, силаПогибнуть, чтобы славой громких делГордиться мог тиран?[49] Ужель могилаИль рабства гнет Испании удел?Ужель напрасны вопли и моленья?Ужель спасти Испанию от бедНе могут ни героя увлеченья,Ни юности отважные стремленья,Ни патриота пыл, ни мудрости совет?
LIV.
Испанки позабыли звон гитары;Вступив в ряды солдат, лишь гимн войнеОни поют. Как метки их удары!Разя врагов, летят вперед они…Вид легкой раны, крик совы, бывало,Их приводили в дрожь; теперь ни меч,Ни острый штык их не страшат нимало;Там, где бы даже Марсу страшно стало,Они Минервами идут средь грома сеч…
LV.
Когда б вы Сарогоссы деву зналиВ то время как светило счастье ей,Когда б ее глаза черней вуалиВы видели и шелк ее кудрей,Когда б ваш слух ее ласкали речи, —Вы не могли б поверить, что с враждойОна искать с войсками будет встречиИ с ними, не страшась опасной сечи,Близ сарогосских стен в кровавый вступит бой.
вернуться

41

«В Севилье», писал Байрон матери в августе 1809 г., – «мы жили в доме двух незамужних испанок, женщин с характером. Старшая – красавица, младшая недурна. Свобода обращения, здесь общепринятая, меня нисколько не удивила; а из дальнейших наблюдений я убедился, что сдержанность не составляет отличительной черты испанских красавиц. Старшая почтила вашего недостойного сына совершенно особым вниманием, с большою нежностью обняла его при отъезде (я пробыл там всего три дня), отрезала прядь его волос и подарила собственный локон, фута в три длиною, который я вам посылаю и прошу сберечь до моего возвращения. Ее последние слова были, «Adios, tu hermoso; me gusto mucho», – прощай: красавец; ты мне очень понравился!»

вернуться

42

В конце января 1810 г. францусские войска подошли к Севилье; этот веселый город не последовал примеру Сарогосы и Хероны и после непродолжительных переговоров сдался со всеми своими запасами, пушечными заводами и полным арсеналом.

вернуться

43

Гитара – не точный перевод. В подлиннике Rebeck – музыкальный двухструнный смычковый инструмент, занесенный в Испанию, как полагают, маврами.

вернуться

44

«Viva еu Roy Fernando!» – да здравствует король Фердинанд! – припев большей части испанских патриотических песен. В них, главным образом, осуждается старый король Карл, королева и «князь мира». Я слышал их иного; напев некоторых из них красив. «Князь мира» Годой, потомок древней, но захудавшей фамилии, родился в Бадахосе, на границе Португалии, и сначала служил в рядах испанской гвардии; затем он обратил на себя внимание королевы и сделался герцогом Алькудийским и пр. и пр. Этого человека все испанцы винят в разорении своей родины». (Прим. Байрона).

вернуться

45

Мануэль де Годой (1767–1851) получил титул «Князя мира» (Principe de la Paz) в 1795 г., после Базельского договора, по которому более половины острова Сан-Доминго уступлено было Франции. Время, когда он был первым министром и главным начальником королевской полиции, было временем политического упадка Испании, и еще до начала войны общественное мнение видело уже в нем виновника разорения и унижения страны. Его карьера окончилась прежде, чем Байрон начал свое путешествие. Во время восстания в Аранхуэсе, 1719 марта 1808 г., когда Карл IV отрекся от престола в пользу своего сына, Фердинанда VII, Годой был спасен от ярости народа только заключением в тюрьму. Затем, в мае, когда сам Фердинанд был уже увезен пленником во Францию, Годой, по настоянию Мюрата, был освобожден, и ему приказано было сопровождать Карла в Байонну и убеждать своего бывшого государя вторично отречься от престола в пользу Наполеона. Остальное время своей долгой жизни он провел сначала в Риме, а потом – в Париже, в изгнании и нужде. По словам историка пиренейской войны, Нэпира, ненависть к Годою, который в действительности был мягким и добродушным человеком, объясняется испанскою злобой и национальными предрассудками. Его предательство было, по крайней мере, настолько же результатом интриг Фердинанда, насколько следствием его собственного честолюбия. Другое и, может быть, более верное объяснение народной ненависти к Годою заключается в его предполагаемом безбожии и хорошо известном равнодушии к церковным обрядам, на которое еще на много лет перед тем обращено было внимание инквизиции. Крестьяне проклинали Годоя, потому что попы радовались его падению.

вернуться

46

С высот Сиерра-Морены путешественникам открывается вид на «длинную равнину» Гвадалкивира и на горы Ронды и Гранады с их фортами, «прилепившимися повсюду точно орлиные гнезда». Французы, под начальством Дюпона, вступили в горы Морены 2-го июля 1808 г.; 7-го июня они овладели мостом у Алколеи и заняли Кордову, но 19-го июля были разбиты при Байлене и принуждены сдаться. Следы этих сражений и видел Байрон. «Драконово гнездо» – древняя цитадель Хаэн, охраняющая окраины Сиерры «как сторожевой цербер». Она была взята французами, но снова отбита у них испанцами в начале июля 1808 г.

вернуться

47

«Красная кокарда с вензелем Фердинанда VII». (Прим. Байрона).

вернуться

48

В подлиннике не груда, а «пирамида».

«Кто видал батареи, тот помнит пирамиды, в которые складываются ядра и гранаты. В Сиерре-Морене были укреплены все проходы, через которые я проезжал по дороге в Севилью». (Прим. Байрона).

вернуться

49

С течением времени взгляд Байрона на Наполеона изменился; он колеблется между сочувственным удивлением и неохотным порицанием. Но в ту пору, когда написана была эта строфа, поэт был увлечен героическим сопротивлением Испании «новому Алариху, презирающему весь мир», и Байрон выражался о Наполеоне тоном Соути. Ср. ниже, песнь III, строфы XXXVI и XXXVII.