В последние годы я растерялся: говорю с коммунистом, а он не коммунист. Говорю с социалистом, а он не социалист. Вранье — и есть наша правда.
Врут философы — потому что они не философы, и никаких идей у них нет. Они даже не аккуратные историки философии, потому что они идут на любые махинации ради своей диссертации. Врут оппозиционеры, потому что у них нет никаких оппозиционных идей — они точно так же пользуются привилегиями подлой власти и вовсе не хотят ни равенства, ни справедливого распределения. Врут социалисты — потому что они скорее застрелятся, чем будут помогать клошару, они просто хотят переиграть в дебатах капиталиста. Врут марксисты — потому что не хотят объединения тружеников, а желают присвоить капиталы собственников. Врут националисты — потому что никто из них не хочет остаться наедине с убогим сельским хозяйством своей страны, а хочет присвоить продукт страны чужой. Врут левые — потому что они давно объединились с правыми. Вы заметили эту феноменальную особенность нашего времени — национал-социализм. Некоторые называют этот союз «национал-большевизмом». Странно, да? Одновременно и за равенство, и за превосходство одной нации над другой. Это же нонсенс, дикость! Но нет, это и есть правда. Позовите Оккама, отрежьте бритвой национализм от социализма. Но не получается! И самым оглушительным враньем стало то, что нет уже разницы между преступниками и сторонниками порядка, поскольку общий порядок — и есть самое вопиющее преступление. Вы хотите от полицейского, чтобы он установил справедливость. Но если нет справедливости в принципе, что именно вы хотите защитить?
— А почему вы обращаетесь ко мне, господин комиссар? — тонким голосом крикнул Розенталь. — Я здесь единственный, кто не солгал!
— Вот об этом вам уже расскажет Холмс, совсем не я. Шерлок, вы ведь уже здесь? Вы слушаете нас?
— И давно, Мегре.
Холмс, как всегда, говорил негромко.
— И мне есть что добавить.
Глава 9
— Мы с комиссаром шли разными путями, но пришли к схожим выводам, — сказал Холмс. — Впрочем, не стану отрицать: нахожусь под влиянием французского коллеги. Придерживаюсь собственных методов, Мегре, однако продолжаю обдумывать вашу мысль. Помните, вы сказали, что все причины возникают одновременно? И привели любопытный пример с катастрофой Европы в 18-м году. Мы редко думаем системно, сознаюсь. Я сам, хоть и называю свой метод дедуктивным, дедукцию частенько строю на кропотливой индукции. Но мне не стыдно учиться — только глупцы стыдятся сидеть за партой до старости! — и вот, вы показали мне пример, когда дедукция не работает. Как прикажете анализировать беду 18-го года? Революция, война и испанская инфлюэнца — тут Оккам растерялся бы: что именно есть причина общей катастрофы. А люди гибнут, вот это однозначно. Но что именно лечить, с чего начать? Мне было важно это услышать. Обычно детектив и номиналист ищут одну причину, а прочее убирают как несущественное. Но ваш пример и мой опыт говорят, что причин у события много, даже если суть событий — одна. Суть убийства в том, что живого человека умертвили, суть войны — в массовом убийстве. Но сколько же причин?
Вместе с Холмсом в зал вошли Сильвио Маркони с расцарапанным лицом, рабочий Том Трумп, державший в руках деревянные обломки, в коих сведущие люди признали части кресла.
— Сперва я на диване сидел, — растерянно говорил специалист по Данте, — а потом разволновался, вскочил. Упал на кресло, и вот… Сотрясение мозга, не иначе…
— Не виноват я, — причитал честный Том, — без клея разве склеишь?
— Прецедент несомненно имеется, Том, — сказал Холмс, — до профессора Маркони точно так же пострадал и профессор Розенталь. Но не все можно объяснить прецедентом. Беда нашей юриспруденции в том, что закон находится в плену номинализма — в плену у правила прецедента. В точности как история, которая находится в плену фактографии. И вот судьи ищут формально похожий случай. А историки располагают факты, хотя метод расположения фактов не относится к фактографии.
Шерлок Холмс отвесил поклон ученым; к числу неприятных манер детектива с Бейкер-стрит относился этакий преувеличенно церемонный поклон, хорошо известный Лестрейду. Именно так Холмс кланялся королю Богемии в том памятном деле с фотографией Ирен Адлер. Поклон этот мог, разумеется, быть истолкован как знак вежливости, но презрения в нем было значительно больше.