Холмс сделал паузу. В таких случаях полагается написать «все молчали»; это звучит банально, когда описываешь общее потрясение. Но молчали действительно все.
Холмс прошелся по комнате, не спеша раскурил трубку, раздумчиво выпустил колечко дыма, передал пачку табака Мегре. Продолжил.
— Что может быть проще. Советский шпион вербует в Париже бывшего соотечественника, сутенера в ресторане. Банально. Сутенера готовят для миссии в Оксфордском университете. С поддельной диссертацией по Пиппе Суринамской и с очаровательной спутницей Анной Малокарис сутенер прибывает в колледж Святого Христофора. Обычное дело. Даму берет под свою опеку сэр Уильям Рассел, глава британских фашистов, германский агент. На даму также обращает внимание философ-позитивист Берримор. Чувства развиваются с тем большим ажиотажем, что Анна Малокарис — мужчина, что соответствует вкусам философов. Рассел и Берримор делают все, чтобы оставить Анну Малокарис в университете, Берримор сочиняет за очаровательного агента статьи, подделывает ее биографию; итак, дама остается. Все это происходит с общего согласия, но знаете ли вы, откуда берется такое согласие?
— Я, например, ничего не знала об этой особе, — брезгливо сказала дама Камилла. — Мужчина? Немец? Какие могут быть договоренности?
— Терпение, — сказал Холмс, — терпение. Сперва я полагал, что мы имеем дело с преступлением наподобие тайны Восточного экспресса, которую раскрыл наш общий с комиссаром друг мсье Пуаро. Помните, Мегре, то дело? Элегантное решение: каждый подозреваемый наносит по удару, в итоге — двенадцать ран. Ищут одного убийцу, а вместо одного убийцы — двенадцать присяжных. И вы, Жюль, — Холмс редко называл Мегре по имени, — и я, мы оба были уверены, что имеем дело с историей наподобие Восточного экспресса. Один плеснул кипятком в фашиста, другой полоснул бритвой начальника, третий засунул в камин конкурента, а ревнивый муж подсыпал яду.
— И что же? — со снисходительной улыбкой поинтересовалась дама Камилла.
— А то, что неожиданно я понял, что случай противоположный, тоже построенный на заговоре, но на заговоре другого рода. Там, в деле Восточного экспресса, фигурировали двенадцать абсолютно разных людей, которые на самом деле движимы одним чувством и принадлежат одной семье. Здесь же, напротив, мы встретили несколько абсолютно идентичных профессионалов, принадлежащих к одной семье, объединенных общим интересом. При этом каждый из членов семьи колледжа совсем не интересуется общим делом. Здесь заговор состоит в том, что все имитируют общий интерес. Нет ничего, что вас объединяет. Кроме одного: желания хранить status quo.
Стоит сказать, что медиевист — сутенер, а не историк, как выяснится, что русский — это поляк. Стоит сказать, что русский — это поляк, и следом мы узнаем, что женщина — это мужчина.
Поэтому решительно никто не хотел смерти фашиста, развратника, карьериста и сноба сэра Уильяма Рассела, поэтому его смерть так взбудоражила колледж. Ничего не должно меняться. И если детектив явился с гипотезой, ему следует напомнить про чайник и бритву. Нет-нет, господа ученые. Здесь не Восточный экспресс, а Западный.
— Браво, Холмс, — это сказал Мегре. — Вы догадались по стихам? У меня мелькнула эта мысль, но поленился идти в библиотеку.
— Лавры делю с вами, Мегре. Первая мысль — ваша! Все происходит одновременно: именно так.
— Одновременно и равномерно фальшиво? — спросил Бенджамен Розенталь.
— Мистер Розенталь, я вернусь к еврейскому вопросу, все же выкурил шесть трубок в библиотеке, наедине с Иосифом Флавием и Талмудом. Действительно, если философ не философ, а фашист не вполне фашист, то и еврей может оказаться не евреем. Все зыбко. Но сперва о поэзии. За последние дни я выслушал несколько лекций по истории гуманизма, послушал специалиста по Данте, прислушивался к стихотворениям, которые читал русский профессор. Наш эмигрант, мсье Вытоптов… Вас не обидит, мсье, если в качестве основной профессии будем отныне указывать «сутенер»? Так вот, наш знакомый сутенер зачитывал строки из различных стихотворений. Заглянув в библиотеку, я понял, что некоторые принадлежат противникам Советской власти, а другие, напротив, сторонникам власти. Между поэмой пролетарского автора «Девушка и Смерть» и стихотворениями опальной поэтессы, скажем волнующими строками: «руки сжала под темной вуалью», — разницы практически не существует. Не странно ли? Я продолжал искать и в провансальской поэзии набрел на идентичные строки. Это меня насторожило. Сперва я подумал: если советское и антисоветское похоже до неразличимости, то по каким признакам сами авторы различают свои гражданские позиции? Но в дальнейшем я должен был спросить так: если факты (а стихи есть факты, не правда ли?) столь схожи, то как определить их различие? Я просмотрел — возможно, излишне бегло, но я старался, джентльмены, — поэмы Петрарки и с удивлением нашел много общего как со стихотворениями Горького, так и со стихотворениями Ахматовой.