— Вперед, И-Мини, вперед! — выкрикнул он и указал рукой на удаляющуюся овцу. Пес как будто только и дожидался этого. Тяжелыми прыжками он бросился вперед, стремительно сокращая расстояние. Чака в изнеможении опустился на траву, но тут же встал, желая посмотреть, как пес справится со своей задачей. Поведение И-Мини ничуть не походило на поведение пастушеских собак. Догнав овцу, пес бросился к ней, та метнулась в сторону, но он двумя прыжками снова настиг ее. И что самое удивительное, Чака так и не услышал обычного лая. Потом и овца и пес вовсе исчезли в траве. Предчувствуя недоброе, Чака побежал из последних сил. То, что он увидел, превосходило самые мрачные его предчувствия. Нелепо подвернув голову, ни траве лежала овца, а чуть в стороне от нее сидел И-Мини, спокойно, с полным сознанием выполненного долга дожидаясь своего маленького хозяина. Все еще рассчитывая на что-то, Чака с трудом повернул овцу на бок и увидел на ее горле страшную рваную рану. Не зная, что предпринять, Чака обежал к мальчишкам. Теперь уж было не до игр. После долгих и безуспешных споров решили, что все равно придется дожидаться дневной дойки. В полдень двое старших ребят на палке понесли задушенную овцу к краалю. Шагали молча. В хвосте процессии понуро тащился Чака.
Сензангакону охватил великий гнев. Распаляясь все больше от собственных слов, он кричал, что этому мальчишке ничего нельзя доверить, что теперь рухнуло благополучие его дома, что неблагодарный сын хочет разорить его, что из-за нерадивости Чаки пропали теперь те три быка, которые якобы были внесены в обмен за овцу. Понимая несправедливость своих слов, Сензангакона окончательно обозлился и решил было собственноручно выпороть Чаку. Но тут вмешалась Нанди. Она тоже не выбирала выражения, а если и выбирала их, то только для того, чтобы побольнее уязвить самолюбие своего мужа и вождя.
Совершенно позабыв о сдержанности и почтении, она кричала, что Чаке не за что быть благодарным отцу, что овца это и есть овца, а никакой не бык и тем более не три быка, что Сензангакона уж больно щедр, когда речь идет о выкупе его собственной персоны, но что когда следовало послать быков ее, Нандиным, родным, он не проявлял такой щедрости, что если бы ее муж не был толстой и трусливой бабой, то люди зулу захватили бы весь скот бутелези, а не выпрашивали бы у них овец. Все это она вопила так громко, что ее было слышно и в соседних краалях.
Сензангакона сначала опешил от ее ярости, но обвинения в трусости он уж никак не мог стерпеть.
— Можешь убираться к своим э-лангени, которые так щедры на девушек с детьми, — закричал он во всю мощь своих легких. — Убирайся к ним со своим Чакой — все равно этот мальчишка ни на что не пригоден.
Нанди бросилась к своей хижине, так сильно рванув за собой Чаку, что тот чуть было не свалился от неожиданности. Там она торопливо собрала нехитрые пожитки и наспех завернула их в циновку. Посадив на спину маленькую Номцобу, взяв за руку Чаку, с циновкой под мышкой, она вышла за ворота крааля и, ни разу и не оглянувшись на дом, в котором провела семь безрадостных лет, зашагала в сторону родного крааля.
Путь их пролегал через пастбище. На вытоптанной траве валялся брошенный в спешке глиняный бычок Чаки, но мальчику даже в голову не пришло его поднять.
Глава II
Неожиданное возвращение Нанди с двумя детьми в крааль И-Нгуга не обрадовало никого. По настоянию Мфунды ее временно поселили в доме младшей сестры, которая уже подросла настолько, что пожелала жить в отдельной хижине. Потом мужчины построили Нанди собственный дом, да так этим все и ограничилось. Положение в краале было весьма незавидным. В ее возрасте, да еще с двумя детьми полагалось бы иметь свое хозяйство. Но основа благосостояния — скот, а откуда было его взять? Вот и пришлось ей жить при матери на положении не то помощницы, не то нахлебницы. И хотя ока честно трудилась не покладая рук, родные косились на нее. Правда, никто не попрекал ни ее, ни детей съеденным куском, но, сколько бы ни работала она дома и в поле, воспринималось это как должное. Чака с первых же дней исправно ходил па пастбище. Он ревностно выполнял обязанности пастуха, однако против него тут же ополчились сверстники. Судьба Нанди и ее детей была предметом всеобщего обсуждения, и мальчишки изощрялись друг перед другом в придумывании различных способов досадить Чаке и его матери, опозорившим все племя. Заступиться за них было некому, а возможность безнаказанно поиздеваться над сыном вождя только больше подстегивала изобретательность его мучителей. Будь Чака сдержанней или научись он терпеливо сносить обиды, всем, может, и наскучило бы вскоре это занятие. Но смирению он так никогда и не научился, постоянно заводя с обидчиками безнадежную драку. Более того, всякий раз, когда Нанди удавалось добиться у обычно скрытного Чаки признания в причиненных ему обидах, она подымала крик на весь крааль, над чем немало потешались его обитатели.