В кабинете навстречу входящим поднялись двое мужчин средних лет в штатском. По тому, как они это сделали, сразу стало ясно — офицеры.
— Лука Лукич Кондратович, — представился тот, что постарше, лет пятидесяти.
— Генерал-лейтенант, — добавил великий князь.
— Это лишнее, — заметил Лука Лукич. — Нет армии, нет и генерала.
— Был бы генерал, а армия найдется, — хмыкнул Николай Константинович. — Пока вас никто не разжаловал.
— Петр Георгиевич Корнилов, — сделал шаг вперед тот, что моложе, — полковник… Брат младший, — добавил он, заметив вопросительный взгляд Ясенецкого-Войно. За последний год он уже привык к подобным взглядам.
— Ясенецкий-Войно Валентин Феликсович, — представился доктор в ответ. — Главный врач ташкентской городской больницы.
Петр Фокич обменялся поклонами со старыми знакомыми.
— Присаживайтесь, господа, — радушно пригласил хозяин. — По рюмочке с морозца?
Он собственноручно наполнил хрустальные рюмки водкой и поднес гостям. Это было на самом деле неплохо и в медицинских целях, и для знакомства. Сам хозяин воздержался, заметив строгий взгляд Петра Фокича.
— Я так понимаю, что готовится дружеская трапеза? — сказал Ясенецкий-Войно. — После нее вряд ли цель нашего приезда может быть достигнута. Посему, прошу простить, но мы должны внимательно осмотреть пациента. Где это удобней сделать, Николай Константинович?
— Прошу в спальню, — кивнул князь.
Осмотр продолжался в течение часа. То один врач прислушивался к звукам организма великокняжеского, то второй, обменивались заключениями и предположениями, предпочитая латынь, по врачебной самоуверенности забыв, что Романов прекрасно знает этот мертвый якобы язык.
— Ну, что, уважаемые Эскулапы и Гиппократы, жить буду? — натужно весело поинтересовался Николай Константинович.
Врачи переглянулись.
— Неделю назад я бы на вас не поставил, — ответил Петр Фокич. — А сегодня вы меня поразили. Что скажете, коллега?
— Больной скорее жив, чем мертв, — усмехнулся Ясенецкий-Войно. — Ежели серьезно, я обнаружил остаточные признаки неразвившегося воспаления легких, которого вы, уважаемый Петр Фокич, опасались. На мой взгляд, опасность миновала совсем недавно. Похоже, что у Бога на вас, великий князь, особые виды. Исполняя его волю, вам предстоит жить дальше. Только угадайте, в чем Его воля.
— Воля Бога не угадывается, — кончиками губ улыбнулся Николай Константинович, — она неотвратима, ибо есть судьба.
— Оставим пока Господа в покое, спасибо ему, конечно, за помощь, — вмешался в назревающий теологический разговор Боровский, — но чудеса всегда имеют реальную основу. Чем и как вы лечились, дорогой князь?
— Послушно выполнял все ваши назначения, — заверил Романов. — Дарьюшки следили, не смыкая глаз. Еще местный табиб наведался, сказал, что народ его послал, а Аллах надоумил. Уже несколько дней капли его принимаю, смола какая-то горная, отвары трав принес. Надымил тут сушеными колючками, исрык называется. Дарьюшке наказал каждое утро дымить.
— Да, запах специфический, — принюхался Петр Фокич.
— А главное, наверное, — шепотом признался великий князь, — мне жить захотелось. Уже трое суток у меня господа офицеры… Я уверен, что вы с ЧК не связаны, — серьезно подчеркнул он. — Хочется признаться вам, что у меня с ними один фантастический проект, до воплощения коего я не имею права умереть.
Он с улыбкой изучил заинтересованные физиономии медиков.
— А признаться я вам должен по той причине, что необходимо ваше медицинское заключение: могу ли я принять участие в завершающей стадии этого проекта или нет.
— Врачи умеют хранить тайны, как и священники, — подтвердил Ясенецкий-Войно. — Мы внимательно вас слушаем, князь.
— Мы готовим акцию по освобождению моего двоюродного племянника и его семьи из заключения в Тобольске. Уже многое подготовлено, — сообщил князь. — Я финансирую.
— Вы?! — воскликнул Петр Фокич, не удержавшись. — После всего?
— Именно я, — кивнул великий князь, — и именно после всего. Возможно, это и есть особые виды на меня?
— Это богоугодное дело, — согласился Валентин Феликсович. — Но это не то, к чему вы призваны.
— Почему это? — обиделся Николай Константинович.
— Это исторически бесперспективно, — объяснил Ясенецкий-Войно. — С точки зрения истории, то есть Бога, ваш племянник — отработанный вариант, не справившийся со своей исторической миссией. Но это не значит, что его и, особенно, его семью, не надо освобождать. Обязательно надо, ибо скоро их будут убивать — исторический опыт подсказывает. Но ваша миссия иная.
— Вам-то откуда знать?! — воскликнул великий князь.
— Сон мне был… вещий… Он и заставил меня срочно к вам приехать… — с расстановкой сообщил Валентин Феликсович.
— А я-то думал, что моя просьба, — удивился Петр Фокич.
— Это само собой, — кивнул коллега. — Но я и ваше приглашение воспринял как знаковое продолжение сна.
— Заинтриговали, — нервно усмехнулся Николай Константинович. — Излагайте…
— Я так понял, что вы всецело доверяете своим друзьям, что в соседней комнате? — спросил Ясенецкий-Войно.
— Всецело, — подтвердил князь.
— Тогда давайте воссоединимся с ними, и я продолжу, — предложил Валентин Феликсович.
Князь неожиданно резво встал и быстро прошел в кабинет. Врачи поспешили за ним.
— Господа! — возгласил Николай Константинович. — Любезный Валентин Феликсович имеет для нас сообщение. Прошу внимательно выслушать.
— Во-первых, я полагаю, всех интересует состояние здоровья хозяина этого гостеприимного дома. Так вот, оно далеко от идеального, но уже не внушает недавних опасений. При продолжении лечения есть серьезная надежда на полное выздоровление. С учетом возрастных изменений, разумеется. Нет так ли, коллега?
— Совершенно согласен! — решительно согласился Боровский.
— Посему пункт первый: я как врач настоятельно не рекомендую физическое участие Николая Константиновича в практической реализации вашего проекта. Его надо доверить молодым. Не обижайтесь, князь…
Князь махнул рукой.
— Пункт второй: ваш проект — акция человеколюбия и в этом качестве всемерно оправдана, хотя есть у меня подозрение, что вы придаете ей значение историческо-политическое, — продолжил Ясенецкий-Войно. — Если мои подозрения верны, то вы пытаетесь идти ложным путем. Ясно, что России в настоящий момент необходим харизматический лидер, который смог бы объединить народ, занятый самоубийством. Но тому, кто отрекся, народ уже не поверит, да и в том, что происходит, очевидна вина императора, не справившегося с ситуацией. В одну реку нельзя войти дважды… Практически все члены императорской семьи, насколько мне известно, находятся под арестом.
— Это так, — подтвердил великий князь.
— Поэтому, — продолжил Валентин Феликсович, — наш многоуважаемый Николай Константинович представляет для России особую историческую ценность… Не потому, что на безрыбье и рак — рыба, — поспешил он уточнить, заметив готовые вырваться возражения присутствующих, — а по той причине, что он не скомпрометирован, а обижен свергнутой императорской властью, он царский изгой. Обиженный народ может принять его, как своего, а тот неоспоримый факт, что Николай Константинович добровольно проявлял заботу о простом народе, как русском, так и туземном — можете не сомневаться, люди о таком всегда знают, — этот факт позволит народу зародить в душе надежду на справедливую власть, которой он, несомненно, ждет как спасения от наступившего Армагеддона. Кроме тех, кто уже потерял человеческое звание и душу, обезумев от крови и насилия, которое ныне дозволяется безнаказанно творить. Армагеддон и есть борьба Христа в нас с антихристом.