Может быть. Но мы не должны чувствовать себя дураками и дерьмом… Я говорил, что у меня плохой характер, не подходящий для общества. Мне надо оставить друзей и жить одному в горах или пустыне. Возможно, тогда я проживу дольше».
И все же Чан задумался над словами «кровного брата». Воздействовали на него и четыре телеграммы Сунь Ятсена, посланные ему из Кантона в течение двух последующих месяцев. Получил он письма и от других товарищей по партии, которые, как и Дай Цзитао, умоляли его пожертвовать своим эго ради общего дела.
После тяжелой душевной борьбы 20 января 1921 года он все же решил поехать в Кантон, но только тогда, когда Гуандунская армия объявит мобилизацию для похода в провинцию Гуаней. Это бы означало начало Северного похода, за который ратовали и Сунь Ятсен, и он сам. Чан даже подготовил для Сунь Ятсена новый детальный план этого похода, на этот раз рассчитывая после Гуаней захватить Сычуань, а потом Шэньси и Хубэй. То есть вместо восточного направления, вдоль побережья Фуцзяни и Чжэцзяна, он теперь настаивал на западном.
Встретившись с вождем партии в Кантоне, куда он наконец приехал в начале февраля 1921 года, Чан вновь высказал ему сомнения в преданности Чэнь Цзюнмина, но Сунь Ятсен повторил то, что написал в письме: «Постарайся наладить сотрудничество с нашими друзьями. Время работает на нас».
Чан постарался, но ненадолго. Через две недели он опять уехал в Шанхай, подав прошение об отставке. Сунь Ятсену же оставил письмо, в котором, в частности, подчеркнул: «Господин Чэнь Цзюнмин… никогда не будет уважать партию и никогда не будет уничтожать ее врагов. <Впрочем> я надеюсь, Вы сможете изменить его, направив <на путь истины>».
Но Сунь не прислушался к совету пусть и строптивого, но верного ученика. 7 апреля 1921 года в Кантоне Сунь Ятсен был провозглашен «чрезвычайным президентом Китайской Республики» и 5 мая официально вступил в должность. (На самом деле он контролировал только часть Южного Китая, но так звучало солиднее.)
Чан же находился в Сикоу. Его мать давно уже была больна, и он старался облегчить ее страдания. Но тут он получил телеграмму от Сунь Ятсена: северные милитаристы неожиданно объявили о начале похода на юг, против кантонского правительства, и вождь Гоминьдана просил о помощи. Чэнь Цзюнмин тоже умолял вернуться.
Телеграммы от Суня, Чэня и других соратников по партии следовали одна за другой. 21 апреля 1921 года Сунь даже сообщил Чану, что, как тот и хотел, он объявил мобилизацию. И во второй половине мая Чан (в седьмой раз!) выехал на юг.
Но на третью ночь по прибытии он увидел странный сон: перед ним вдруг выросла гора, вся покрытая белым снегом. Белый, как мы помним, цвет траура в Китае, и Чан ужасно разволновался. Сон оказался вещим: на следующий день он получил депешу из родной деревни о том, что матери стало хуже. Тут уж и Сунь Ятсен не мог его задерживать. 27 мая Чан отплыл из Кантона и уже 31 мая в полночь был в Сикоу. В операции по покорению Гуаней, которая началась в июне, он участия не принял.
Помочь матери, однако, он не мог и все дни был подавлен и озлоблен. Он не только любил мать больше всех на свете, но и считал ее самым близким другом. Теперь же чувствовал, что становится совершенно одинок, и ему не хотелось ни с кем общаться. «Фальшивых друзей у меня много, а настоящих мало, — записал он в дневнике, — эгоистов вокруг много, а тех, кто пожертвует всем для общего дела и друга, — мало. Поэтому я жажду одиночества, хочу обрубить все связи с внешним миром, но не могу».
Почтенная Ван тихо скончалась 14 июня 1921 года в 7 часов 49 минут утра на пятьдесят восьмом году жизни.
Чан был совершенно раздавлен. Тупо смотрел он на то, как собравшиеся в доме родственники и соседи, громко плача, перенесли тело покойной на так называемую «водяную постель», сбитую из трех досок в главной комнате. На ней потом женщины омыли тело, а ноги перевязали красным шнуром, чтобы покойница спокойно почивала и уже не могла подняться. Кто-то заклеил окна и занавесил семейный алтарь белой бумагой, кто-то вывесил на воротах дома белой листок с траурным объявлением, кто-то подвесил над телом покойницы мертвого петуха, чтобы смерть больше не заглядывала в этот дом: по местным поверьям, двух мертвецов Богу Смерти Яньвану было достаточно. Вскоре появились буддийские монахини из монастыря Золотого бамбука, в котором когда-то служила послушницей мать Чана, и стали распевать заупокойный молебен. Каждый из присутствующих вложил в руки покойницы свой волос, давая понять, что хочет быть вместе с ней при новом перерождении. Отрешенный Чан тоже вырвал у себя волос и вложил его в ледяную руку матери.