Ида помнит их первые объятия, это глубокое, интуитивное ощущение гармонии, которое они обрели, подстраиваясь друг под друга, мощное, как волна бушующего моря. Если ночи сближали их и открывали новые пути друг к другу, то дни, казалось, неумолимо их разлучали. Разногласия из-за самых незначительных мелочей, непонимание их разных ритмов, незнание пространства другого, досады, сухие реплики… Музыка оставалась единственным связующим звеном, нейтральной территорией, где каждый складывал оружие, чтобы наконец открыться другому. Но Ида не была светской женщиной, она не умела блистать. Ее не занимало остроумие, особенно если сказанное было обидным или насмешливым.
Ида оставалась отстраненной во время их совместных выходов в свет и, наконец, по негласному согласию, стала оставаться дома, а Эрнест уходил один. Когда муж возвращался домой, его злил царивший там беспорядок, тогда как жена наоборот, чувствовала себя в нем свободно, но раздражалась из-за того, что Эрнеста не было рядом.
В этой трещине, что образовалась между ними, воцарились тишина, которая больше не сближала, и ледяные взгляды. Ида даже, пожалуй, чувствовала что-то наподобие страха, но не знала, чего именно она опасалась. Появление на свет Эдуарда только усугубило или, вернее, оправдало отдаление супругов друг от друга. Когда сперва она была беременной, потом – молодой мамой, вокруг нее образовалась своего рода невидимая зона, пространство, куда не было доступа никому, кроме ее матери. Таким образом, каждый принял свой распорядок жизни. Отныне большая часть дня была заполнена занятиями, встречами, которые они больше не разделяли. Супруги иногда встречались только за завтраком или во время короткой беседы в конце дня. Тогда муж бегло целовал волосы жены вечером после работы перед и походом на балет или в оперу. К тому же Эрнест ничуть не попытался удержать Иду, когда кузены пригласили ее провести лето в Харькове. Конечно, он любил сына и брал его на руки, обнимал и пылко целовал, но затем без лишних слов опускал обратно, потому что разговоры с малышом казались ему излишними. Мать, напротив, проводила долгие часы с Вовой, как она ласково называла сына, играла с ним, ласкала и присматривала за ним, даже когда он спал. Няня тоже часто оставалась с ребенком, поэтому Ида могла сколько угодно гулять или играть на пианино. Но спать мальчика укладывала всегда только мать, напевая придуманные ею колыбельные на русском или немецком языках.
Итак, кто же будет ждать ее, когда она приедет в Москву? Муж, спешащий на фронт, который только увеличит ту пропасть, что уже разделяет их, или мужчина, внезапно осознавший, что за сокровище у них есть – их сын, – мужчина, жаждущий унести с собой то, что он осознал с самого первого взгляда, желающий снова пробудить и разделить с ней это притяжение, такое мощное, почти магнетическое, эту общность двух миров, которые стремятся слиться друг с другом, так друг друга и не узнав?
Тем временем пассажиры начинают просыпаться, звучат голоса, люди шевелятся, стряхивают с себя оцепенение мрачной тяжелой ночи. В купе каждый достает провизию, предлагает соседям. Из рук в руки переходят абрикосы, колбаса, хлеб. Незнакомец встает и уходит. Он возвращается через десять минут с чаем, предлагает его Иде. Она с благодарностью принимает. Теплая живительная волна напитка делает восприимчивее к окружающему. Девушка благодарит мужчину, предлагает ему фрукты и угощает его ребенка, сидящего напротив нее, пирожками. Незнакомец снова уходит и приносит чай для себя и сына. Пассажиры веселятся и говорят обо всем и ни о чем, как будто тревоги о ближайшем будущем на время улетели, отогнанные радостным весельем летнего утра. Широко открывают окна и поднимают шторы. Купе заливает солнечный свет, и прохладный ветерок распространяет по вагону аромат хвои. Все вздыхают и на мгновение замолкают, предаваясь этому приятному ощущению утра, втекающего в окно и проходящего по вагону.
Дошел слух, что поезд вот-вот тронется. Это внезапно напоминает людям о реальности, их взгляды встречаются. «Где именно мы сейчас? Мы должны быть в Орле во второй половине дня». Ида хмурится. Значит, до Москвы добираться в лучшем случае еще сутки… Итого, три дня пути. Где будет Эрнест в предотъездной суете? Сможет ли он дождаться их? Ида смотрит на мужчину с ребенком. Кажется, он глубоко задумался. Он выглядит немного старше Эрнеста, на вид ему лет сорок. В его чертах проявляется чувствительность, сдержанность, мягкость, все это вызывает у нее сочувствие. Его сын держит в руках маленькую книжку и спрашивает отца значение какого-то прочитанного слова. Тот с улыбкой наклоняется и отвечает, положив руку на плечо мальчика. Заботливый и нежный отец. Иде бы очень хотелось, чтобы Эрнест был таким же с Эдуардом. Может, это случится, когда ребенок вырастет?