Как ни удивительно, но под оптимистичные ритмы именно этой песни крутились автомобильные колёса корейской машины, продолжавшей движение к аэропорту. В салоне звучала «Felicità», а девушка в шортиках и гетрах читала русско-итальянский разговорник – с грубейшим акцентом, по слогам:
— Ио пáрло мóльто бéнэ литальяно! — Довольная собой она подняла задорную мордашку. — Бéнэ!.. Знаешь, как переводится? — спросила она у Романа, болтающего с итальянцами без посредников. — Йа говорью по-итальянски очень корощо! — Девушка улыбнулась и заёрзала попкой. — Давай, повторяй за мной: «Феличита! Ля-ля-ля-ля-ааа-ля, ля-ля-ля-ля-ааа-ля...»
Её трели действительно были подхвачены, но не Романом, а Софией, которая вертелась перед зеркалом в своей комнате на втором этаже их с Мамой загородного дома и примеряла на два размера помельчавшее бикини:
— Феличита! Феличита! — подпевала она и беззаботно красовалась, расправляя плечики и спинку. Вдруг застёжка лифчика лопнула, и тот со свистом слетел с её груди. От неожиданности София впала в лёгкий ступор. — Пицца! — с досадой заметила она и закричала: — Мам, я пирог не бу..! — Раздался треск и свист. София ощупала попу – это лопнули и слетели трусики: — Паста...
В лёгком сарафанчике с открытой спиной София спускалась на первый этаж. На нижних ступеньках она сбавила шаг, заметив, что на столе, помимо вазы с фруктами, стояла теперь и ваза с большим букетом роз, а под его тенью – ключи от машины и пирог, в котором не хватало мужского куска.
София сверлила глазами Игоря, присевшего поодаль с несчастным куском пирога на тарелке. При её появлении он и разволновался и взбодрился, на лице его возникла хоть и неуклюжая, но всё-таки улыбка. Мама всё пыталась поймать взгляд дочери, чтобы намекнуть уделить ему внимание, но София нарочно игнорировала эту дипломатию и в ответ лишь уничтожала виноград челюстями, а Игоря – глазами.
— Что ж купальник не надела? — сделала Мама попытку начать разговор, подмигнув в сторону гостя.
— А я передумала купаться. В душ схожу, — раздавила виноградину София.
— Значит, так тому и быть – устроим тёплый семейный ужин! — воскликнула Мама и ещё настойчивей «толкнула» Софию взглядом к Игорю.
Та послушалась и действительно направилась к нему:
— Я думаю, мы за обéдом успеем со всем этим покончить.
При её приближении Игорь поднялся с дивана. Он играл джентльмена, но с тарелкой в руках выглядел неловко и мялся, как дрессированный медведь, пока София сама не взяла его за локоть:
— Сонечка, я... — выронил он.
— Я всё понимаю, — отрезала его София от мысли, развернула и подтолкнула к выходу.
— Соня, я..!
— Всё понимаю.
— Пожалуйста, секунду!
— Давай, Игорёк – дома доешь.
Мистер Успех, потеряв инициативу, сопротивлялся слабо и через секунду оказался по ту сторону двери. Дверь захлопнулась, и стоя на крыльце, он пространно откусил от пирога, пожевал немного, затем, будто опомнившись, развернулся к двери и начал в неё колотиться, как умалишённый:
— Сонька, ну прости же ты меня! Я люблю тебя – ты понимаешь? Я всё для тебя сделаю, всё, что захочешь! Я землю для тебя стану жрать, клянусь! — Тут Игорь обратил внимание, что «жрёт» он совсем не то, что «жрать» обещает, но дожевал и только потом продолжил: — Я прямо щас пойду и машину тебе новую куплю!
Внезапно дверь открылась, на лице Игоря возникла радость, и прямо в эту радость, как банный веник о чресла, шлёпнулся о выскобленное лицо мокрый и колючий букет. Дверь захлопнулась снова. Игорь остался один, в цветах, отплёвываясь и на вытянутой руке держа тарелку с пирогом.
А по другую сторону двери стояла София и подпирала косяк спинкой. Мама же застыла у окна с зажжённой сигаретой. Она нервничала: ей и Игоря было жалко, и было непонятно, почему София так с ним жестока.
Убедившись, что дверь больше никто не ломает и павианом не орёт, София направилась к лестнице и разогнала сигаретный дым у своего носа:
— Может, ты на улице будешь курить?
Мама ответила с вызовом:
— А я вообще не курю, знаешь ли!
София затылком почуяла этот материнский взгляд, требующий объяснений. Она обернулась.
— Мама! Сколько можно?! Он меня предал! Всё, баста!..
Сколь бы София ни строила из себя взрослую девочку, которая вправе сама решать за себя и за всех, кто от неё зависит, но всё же с матерью ей пришлось объясниться. Этот разговор лишь стоило начать, и уже через пять минут она не могла остановить поток откровения к самому близкому человеку на свете. Мама и дочка сидели за столом лицом к лицу, руки были сложены на столе.