— Какой раскорячился, э?! Да ты – пидор! Щас сам у меня раскорячишься!
— Какой пидор?! Ты чё сказал, урод, бль?!
— Урод – ты, бль! Кто оплачивать будет?! — Выпученными от возмущения глазами Миша осматривает повреждения. — Ёперный, ты глянь!..
А София уже цокает по тротуару. Красавчик хоть и занят машинами, но и её не упускает из виду:
— Малыш, ты куда? Нам в другую сторону, ещё два квартала – потерпи, там всё будет красиво!
Но София уходит, покачивая бёдрами и стуком каблуков прощаясь с неудачным вариантом.
— Какой красиво, э? Какие два квартала?! — слышится ей напор голоса Миши. — Ты куда собрался?! Бабки давай гони!
Шпильки Софии цокают по тротуарной плитке. Она идёт вдоль ночной жизни под яркими витринными огнями, взглядывает ещё раз на телефон и убирает его в сумочку, с глаз покрасневших долой...
А в это время в одной из городских квартир – не в трёшке в центре, но зато с окнами в пол – расположился очевидный беспорядок. И хозяин, похоже, думает совсем не о том, каким мы видим интерьер его жилища. По центру пространства, напротив журнального столика, на котором раскрыт ноутбук, стоит ГЕРМАН. Молодому человеку всего двадцать восемь лет, а вид – отжившего своё опущенца. Он взлохмачен и плохо убран, взгляд имеет беспокойный, осанку – надломленную. Одна его рука судорожно давит за горло ополовиненную бутылку виски, а вторая прижимает к уху телефонную трубку. Стоп-кадр!.. Знакомьтесь, это другой мой подопечный. Жил себе, как у Христа за пазухой, не пил и не курил, слушал Моцарта-Вивальди, а теперь сгорает в сорокаградусном огне своих страданий...
Секунду спустя ладошка Софии вылезает из сумочки, в которую только что был убран её телефон, и ненароком цепляет и увлекает за собой фотографию. Фото с грохотом разбитой вдребезги жизни падает на плитку мостовой. Поглядим-ка, что там? А там – счастье. Там – Герман и София. Их улыбки сверкают, как будто принадлежат совсем другим людям. Карточка переломлена пополам, и линия разлома проходит аккурат меж их сияющих лиц. Совпадение? Не думаю. Символ!
София потерю не замечает, а, может быть, ей всё равно. Она уходит – я понимаю это по удаляющемуся стуку её туфель.
Что ни говори, а мне жаль этих ребят. Красивая была пара. И ведь всё, что им нужно было делать, это помнить, для чего они встретились – неужели это было так трудно?..
Но не время сейчас качать головой. София вон уже, подходит ко входу. Ко входу? Поразительно! Нет ночной красавице покоя! Она теперь в гостиницу устремилась. То в стриптиз, то в гостиницу... Причём не в какую-нибудь, а в самую дорогую, где всяких «представительниц» всегда есть, перед кем представить по высшему ценовому разряду. Н-да, девочка моя, не ожидал я от тебя... С другой стороны, что я могу ей предъявить? Я же ей не мама. Тем более, что и мама ничего не смогла. Остаётся разве что повернуть свою пижонскую бейсболку козырьком назад и почесать лоб от досады. Жаль...
Одну минуточку, я, кажется, придумал! Где это фото? Вот оно, отлично! Ну-ка, ну-ка, вспомним уроки чудес. Как там было?.. Зажать фотографию в ладони, сделать над ней пасс, дунуть, плюнуть, раскрыть – и фото должно превратиться во что я захочу, а хочу я – в галстук-бабочку. Крэкс, пэкс, фэкс, тьфу... Получилось! Ха-ха, получилось!.. Теперь, значит: бабочку – на шею, белое полотенце – через предплечье, макушку – пригладить, как положено официанту. София-то вон где уже: делает шаг в проём за швейцаром – мне надо за ней! Мне очень, птенчики мои, надо за ней!
О вас, не думайте, я не забываю. Я обещал историю? Будет вам история. Вот, собственно, она...
Глава 2. Знакомство
Всё началась шесть месяцев назад. В самом центре Милана. Я тогда сказал себе: «Пора» – и ночка выдалось такой, что я вовек её не забуду. Помню эту ночь, как сейчас. Световая вывеска отеля имени Ангелов горела ярче луны. У входа в гостиницу тёрлась группа римских жеребцов, а жеребцы у входа это, как вы понимаете, сигаретный дым, высокие голоса, громкий смех, флирт с обслугой и зацепы прохожих разнузданным словом «bella». Всё было у них хорошо, но их веселье вдруг разом пресеклось, когда злой, как чёрт, Герман вывел из отеля пышногубую куколку ЭНЕТТУ. Она упиралась, мельтешила, чтоб не поломать маникюр, но он жёстко держал её за плечо и, словно котёнка за ухо, тащил наружу. Помню, такое обращение с синьориной пришлось жеребцам не по вкусу, хотя, как я полагал, им не должно было быть до неё никакого дела.
Но я просчитался, им – было. Они зашушукались между собой, один, с тонкими бакенбардами, даже крикнул:
— Ehi tu, non potresti più gentilmente con la signora?! Bastardo!..[1]