— Мне отнести запись в Генпрокуратуру?
Лодочнику приходилось слышать всякое. Много сцен он повидал на этом плотике. Здесь и бутылки били, и осколками размахивали, и топились, и прыгали до самого неба, и занимались тем, на что неприлично было смотреть. И всё это было из-за любви. Никогда из ненависти. Он притих, пригнулся, и ждал, что из Чиновника хлынет. И из Чиновника хлынуло:
— Полиночка, прошу тебя, не надо! Я люблю вас! Я не смогу без вас! Зачем же так-то? Так-то зачем?! Почему мы не можем, как люди? У тебя появился кто-то? Да? Скажи, появился?.. Бог с ним, мы справимся!.. Я справлюсь! Переживу! Не замечу, забуду и никогда тебя не попрекну!.. Только, пожалуйста, Полина, не бросай меня!
Полина закончила ужин и собиралась в обратную дорогу:
— Не я тебя брошу. А прокурор. В тюрьму. Вор именно там должен сидеть. И ни меня, ни Сергея ты больше не увидишь. Так что или ты подпишешь все бумаги, или передачки носить тебе будет твоя секретарша.
Вот она – причина! Полина мстила за измену. Сама она могла увлекаться кем угодно, живя с нелюбимым мужчиной, но так же поступить с ней он права не имел никакого.
Полина щёлкнула язычком, дав понять, что разговор окончен.
Чиновник был уничтожен. Он сидел, опустив голову, и всё не мог поверить, что это произошло с ним, с эффективным менеджером и счастливым семьянином. Но и не верить Полина не оставила ему ни единого шанса.
— Ты чудовище... — выронил он.
Полина наклонилась к нему к самому уху, чтобы смысл слов до него дошёл максимально точно:
— А как ты думал? Не надо было унижать меня, Алёша. Не надо было меня унижать.
Она села в лодку, и Лодочник, плеснув веслом, повёз её в шестнадцатый год со дня второй свадьбы.
А Чиновник достал из кармана свою заготовку, торжественный выход которой не состоялся – это была фирменная коробочка с драгоценным колье, подарок за пятнадцать лет счастья, которое он испытывал рядом с женой:
— Полина, Полина...
Колье полетело в воду. Туда же плюхнулась подкопченная стерлядочка, а за ней – осетровая икра, паштет, крабовое мясо, тосканский салат, гребешки, Павийон Блан дю Шато Марго 2005-го года. Туда же отправился бы и стол, если бы не был прикручен к полу...
Глава 26. Ливень
Прошло какое-то время.
София научилась печь пироги, Полина решила юридические вопросы, Студия возобновила работу под патронажем Джанфранко, по телевидению стартовал второй сезон «Мастер-Шефа», день стал заметно короче.
В уютно тёмной кухне горела лампочка духового шкафа, в котором София запекала коронное фамильное блюдо. Герман вот-вот должен был вернуться домой, и она заботилась о том, чтобы было чем его, уставшего такого, накормить.
Город сверкал ночной иллюминацией и светом окон модных бизнес-центров. Из новых высоток из стекла и железа выбирался на волю офисный планктон с мечтами стать чем-то бóльшим. Мило беседуя с коллегой, вышла и Юля.
У тротуара остановился автомобиль. На месте водителя сидел Герман, в соседнем кресле – Полина. Она выглядела ещё прекрасней, чем обычно. А на заднем сиденье лежал букет цветов, нежный и ласковый, как объяснение в любви с глазу на глаз.
Герман заметил:
— Смотри-ка, не так уж и велика столица, если без пробок.
Он ждал, что Полина выйдет, но та сидела и даже не шевелилась. Герман спросил прямо:
— Ты выходишь?
— Герочка, — начала Полина, но, видимо, уже не в первый и не во второй раз, потому что Герман взорвался:
— Полина! Ты обещала, никаких разговоров, окей? Ты просила подвезти тебя в Сити – на здоровье! Вот – Сити, приехали! Теперь, пожалуйста, давай, до свиданья!
— Да, я сейчас уйду. — Полина отстегнула ремень безопасности, ослабила пальто. — Я только скажу... Господи, Гера, я никому не говорила ничего подобного: ты единственный мужчина в моей жизни, от которого я хочу ребёнка!
Для Германа это был удар в мягкое место. Впрочем, он выдержал:
— Не надо, не надо, прошу тебя!.. У тебя уже есть два... И потом, я не в твоей жизни, Полин.
Полина притянулась к Герману и почти нависла над ним:
— Там не от желания, а потому что «так было надо». Я теперь в разводе, ты знаешь. И впервые за долгое время себя не сухарём циничным, а женщиной почувствовала. Понимаешь меня?
Герман сопротивлялся. Не Полине – ей он сопротивляться уже был неспособен – себе самому:
— Не надо, Полина, ничего я не понимаю и не хочу понимать!..
Но поздно было не хотеть – язык Полины уже подобрался к его уху, и желания или нежелания Германа тут ничего не решали.
— Но ты чувствуешь? — шептала демонесса. — Чувствуешь?