Она перестала сдерживаться: расстегнула Герману рубашку и запустила под неё руку. Герман препятствовал, но вяло – выплеск эндорфинов уже захватил его и отключил самоконтроль:
— Полли, нет. Чёрт, что же ты делаешь?..
Бегая губами по его скулам и шее, Полина незаметно взглядывала за лобовое стекло, как будто ожидала там чего-то увидеть.
А «там» проходили работники офисных зданий. В этом не иссякающем потоке по направлению к машине двигалась и Юля, непринуждённо беседующая с коллегой по пути:
— Бармен им такой и говорит, мол, извините, но у нас нельзя пить своё спиртное и есть свою еду. Адвокаты переглянулись, пожали плечами и поменялись стаканами и бутербродами!
Девушки рассмеялись:
— А попробуй придерись: поменялись – и всё, не своё! Ха-ха!..
Полина продолжала напирать и всё горячее шептала Герману на ухо, а сама украдкой вглядывалась в темноту за окном:
— Сколько дней я ждала этого! Сколько ночей я думала об этом!.. О... Почувствуй это... Сейчас...
Да, Юля увидела то, что для неё разыграла Полина. И – да, она застыла, как вкопанная, у лобового стекла, не реагируя на оклики коллеги, унесённой вниз по течению рекой из белых воротничков. Удостоверившись в том, что Юля их видит, Полина улыбнулась самым краешком губ, спокойно отвела глаза от окна и ввела спектакль в кульминацию.
— Я хочу от тебя ребёнка, — горячо дышала она. — Я хочу родить тебе сына...
Полина целовала Германа, с некоторым усилием раскрыла его губы, просунула язык – тот поддался, отстегнул ремень, ответил. Лобызались они – дай Бог каждому! – страстно, с засосами и слюнями. И даже подключили обжимашки.
— Поехали ко мне, — предложила Полина, — я одна, нам никто не помешает.
Юля не могла оторвать себя от спектакля за стеклом, где сыпали искрами Герман и Полина. Наконец, они прервали свои игрища и поехали. От инерционного толчка слегка скрипнул целлофан букетной обёртки на заднем сиденье.
Потрясённая Юля проводила машину потрясённым взглядом, достала телефон, набрала, приложила к уху. Ожидая ответа, она отвернулась от шумной дороги и уже не видела, как на заднем плане машина всё-таки остановилась, и Полина всё-таки покинула её, и, что особенно важно – не по своей инициативе, судя по тому, что обратно дверь закрылась рукой изнутри. Машина резко тронулась и быстро исчезла из всего этого недоразумения.
Полину же это теперь совсем не интересовало – она следила за действиями Юли, которая оказалась слишком лёгким орешком для неё и была просчитана ею на два счёта. По её замыслу, Юля должна была звонить Софии...
Звонок застал Софию в фартуке и в кулинарной рукавице на левой руке. Сняв трубку, она натянула рукавицу на правую руку и, зажав телефон между ухом и плечом, полезла в духовку:
— Да, Юлечка, привет!
Из духовки, морщась от жара, она вынула румяный пирог – совсем такой, как делала мама – и выдохнула. В ответ она услышала сбивчивое беспокойство:
— Сонечка, милая, прости меня ради бога...
Юля говорила, не сдвинувшись с места:
— Возможно, я поступаю неправильно, что вмешиваюсь...
Полина смотрела в сторону Юли. Радость от успеха миновала очень быстро, и лицо её обрело холодную безэмоциональность. Зная всё дальнейшее наверняка, она развернулась и ушла своей дорогой...
София была обезмолвлена, и обездвижена тем, что услышала. Утратив живость, она кое-как поставила противень на кухню...
Двери лифта открылись и из них с цветами в руках, позвякивая ключами и подзадоривая себя музыкальным свистом, вышел Герман. Возле самой двери ключи упали. Он поднял их, заподозрив в этом недобрый знак, сразу открывать замок не стал. Он оправил себя, обнюхал лацкан пиджака, кашлянул, трижды сплюнул через левое плечо и только тогда вставил ключ в замочную скважину. Дверь поддалась сама – его ждали. Ждали, чтоб сказать:
— Прощай, мы расстаёмся.
И вот уже Герман топтался в углу у входа, всклокоченный и сбитый с толку. И вот уже София переступала с «каменным» выражением лица из ванной к красному чемоданчику, готовому к отъезду. В руке она держала зубную щётку и женскую бритву, а под её ногами хрустели стебли и бутоны цветов, раскиданных по полу.
— Ну, прости меня, Софи, прости! — У Германа земля уходила из-под ног, он не мог поверить, что всё это с ним происходит взаправду. — Я не знаю, это было какое-то затмение, безрассудство! Я виноват, но я клянусь, я обещаю, что никогда больше не сделаю ничего подобного!