Гордая и величественная София молча положила свою мелкую утварь в чемодан и снова закрыла его молнию. Казалось, Герман бросает свои оправдания, как горошины об стену:
— Я прошу тебя, я тебя умоляю – давай хоть поговорим по-человечески! Не молчи! Ну не молчи! Дай мне объяснить! Всё-таки мы были с тобой вместе – неужели для тебя это всего лишь маленькая подробность?!
София стащила чемодан с дивана, поставила его на колёса, выдвинула ручку.
— Ты пойми, любимая, пойми, мне было жаль её! Человек открыл мне свою боль, выложил душу – я не мог всем этим пренебречь!
Эту наглость София уже не стерпела:
— Тебе было жалко постороннего человека, а меня, которой ты предложение делал!.. — На глаза Софии выступили слёзы, задрожал подбородок, она с трудом выговаривала слова. — Эх ты, рыцарь!..
София ждала ответа, или очередного просительного извинения, или чего-нибудь ещё, что убедило бы её в раскаянии, но огорошенный грохотом рухнувшей и разбившейся на осколочки жизни Герман не знал, что ответить. Ответила София:
— Мы не были с тобой вместе. Это только я была вместе с тобой... Ужин на плите.
Она пошла к выходу и потащила за собой свой чемоданчик.
На плите стильной, дизайнерской кухни стоял приготовленный ужин и румяный, нетронутый пирог как символ домашнего очага и семейного уюта.
Резкий звук захлопнувшейся двери ударил Германа в спину и, вздрогнув, тот упал на колени.
Время провалилось в ту же дыру, куда в тартарары улетело всё, что Герман любил и ценил больше всего на свете. Сколько он простоял на коленях, неизвестно. Он был в совершенной прострации, когда звонок телефона выдернул его оттуда. Герман выхватил трубку из кармана трясущимися руками, как утопающий хватает спасательный круг, но, увидев абонента, сник. Он ответил недружелюбно и даже зло:
— Что? Что ещё тебе от меня нужно?!..
Звонила Полина. Она была одна и сидела в кресле с трубкой возле уха. От запястья её руки снова поблёскивал подарок Романа, массивный серебряный браслет.
— Мне? Ничего. Я просто хотела услышать твой голос. И он меня устраивает. Передай своему заму, что он оказался умнее начальника.
Полина отключила звонок, зажала ноздрю и нагнулась к стеклянному столику, на котором уже была готова дорожка из белого порошка.
Из детской донёсся голос ребёнка:
— Мам, а почему папа так долго в командировке? Кто со мной в Плейстэйшн будет играть?
Полина откинулась с головой на спинку кресла. За креслом виднелась фотография в рамочке, где они улыбаются с Германом, пойманные фотографом на частной вечеринке.
— Ложись спасть, — обессилено проговорила она. — Хватит... Кончились игры...
Герман слышал гудки – он всё понял. Он так и стоял посередине холла на коленях, понурив голову, с телефоном в руке.
Он мечтал быть просто хорошим человеком. И клянусь Богом, у него было для этого всё необходимое. У него была женщина, которая любила его так, что готова была возиться со всеми его недостатками хоть на краю света. А теперь... Хрупенькая фигурка Софии одиноко двигалась в ночи по широкому тротуару, съёжившись под дождём и волоча за собой, как свою жизнь, маленький красный чемоданчик. Она уходила, и тёплый дождь семенил за ней по следам, не смея обогнать.
Маэстро, музыку! Весёлую не надо. Сыграйте динамичную, с оттенком трагизма, чтобы легко можно было представить, как по двору дома под проливным дождём шла София. Как она рыдала, и как слёзы, перемешавшись с каплями дождя, застилали ей путь. Как Герман, стоя на коленях, вдруг поднял голову и молниеносно бросился к окну, а потом так же стремительно бросился прочь из квартиры.
Как, вылетев на лестничную клетку, он нажал кнопку вызова лифта, и как одной секунды ожидания хватило, чтоб его терпение иссякло, и он метнулся бы вниз по лестнице бегом, резво перескакивая через ступеньки.
Как свет фонарей пробивал ливневую мглу, и как Герман бежал, бежал, бежал сквозь неё, а ливень хлестал его по щекам, будто ему было мало. И чтобы с этой музыкой мы смогли прочувствовать, как рвалась на куски его грудь от отчаяния:
«Пожалуйста, не уходи! Остановись, прошу тебя, обернись хотя бы на мгновение. Ты увидишь глаза, которые обожают тебя, ты услышишь сердце, которое любит тебя, ты почувствуешь душу, которая умрёт за тебя. Только не дай ей умереть бéз тебя».
И чтобы в этой музыке, как в этом отчаянном беге, отразилась бы вся тщетность его попыток вернуть её...
Вот София открыла дверь и увидела на пороге Германа при полном параде и с роскошной корзинкой цветов. И даже не ответив ему на улыбку, она тут же закрылась перед ним, но Герман не сдался. Он развернулся на крыльце и, нервно пожёвывая губы, выискивал глазами любого, кто мог бы ему помочь – да хоть бы и этот МАЛЬЧУГАН тринадцати-четырнадцати лет, бегущий к нему по дороге!.. В другой раз дверь открывать пошла Мама. На пороге стоял милейший Мальчуган, и уже не с одной, а с двумя корзинами прекраснейших цветов – как тут устоять? Мама не принять цветы не смогла: «Дочура, извини».