Парень не стал возражать, а скоренько, по-солдатски остриг девушку, сперва «в кружок», а после еще короче, сколько позволяла его сноровка.
— Винтовку, может, тоже отдашь? — спросила Матрена, наблюдая свои разлетающиеся по ветру локоны.
— Это уж хрен! Я и так продешевился, — дернулся бывший солдат, — лучше я из нее обрез себе смастерю.
— Ухо не отрежь! — испугалась Матрена. — Бомбу тогда дай, небось есть у тебя? — поднялась она с места, отряхивая остатки волос.
— Бомбу забирай, я ее сам боюсь, — парень отдал спрятанную было бомбу, немедленно перекочевавшую в Матренин карман. Взамен девушка отдала еще две луковицы, за стрижку и бомбу, чтоб со спокойной совестью уйти на фронт гражданской войны и отомстить там за поруганную любовь барам, господам и прочим белоручкам, к которым она почему-то причислила и учителя рисования.
— Буду за тебя, куркуля, народное дело упромысливать! — бросила она солдатику на прощанье, затягивая ремень и молодецки притопывая ногой в солдатских обмотках и ботинке.
Парень пристыжено потопал прочь, шаркая по дороге лаптями и окончательно теряя остатки солдатской выправки.
24
На рынке и у колодцев много ходило разговоров о дивизии Василия Чапаева. Вроде он был за красных, разъезжал повсюду на длинном автомобиле, сидя позади, поскольку имел ранение особенное. По крайней мере, в отличие от других, он раздавал иногда излишки трофеев и даже продуктов, бедноте. Сам нуждающихся отыскивал и выбирал, поскольку жулье быстро заметило, и начали отираться у его дивизии, нарочно в рванье и с грязными мордами, под вид бедноты, чтоб перехватывать эти подарки. Но Чапаев их мигом различал и сек беспощадно плетью.
Настоящие работники из крестьян его за эту благотворительность немного недолюбливали, поскольку всякую голь считали лентяями и дармоедами. Полагалось у них, что или работать надо и тогда не обеднеешь, или уж просить Христа ради. Зато рабочие из городских уважали шибко.
А Чапаев так не считал и всех желающих брал под свое крыло, чтобы в совместной борьбе достичь вскоре Светлого будущего. При этом ни одного боя он не проиграл, и ни одна пуля его не брала. «Я их пасу», — говаривал он, когда спрашивали, и выковыривал очередную откуда-нибудь из каблука.
Но рассказывали, что все же один раз, еще на германской подранили и его. Чапаев после все мечтал вылечиться окончательно и скакать тогда в атаку на белом коне. Он и бурки носил кавказские две, то белую, то черную, а зимой обе за раз. Очень был привлекательный для женских глаз мужчина.
Особенным вниманием пользовались его усы, более напоминавшие поручни. Они-то якобы и отводили пули стороной.
В детстве еще, в подмастерьях у сапожника, починил он цыганке персидский туфель, и та посулила ему чудесные усы, в которых не будут ему грозить ни пуля, ни булат.
Но однажды, на империалистической войне с германцами, уже имея четырех «Георгиев», он как-то раз проиграл свои усы в карты немецкому фельдфебелю, ночью в их окопе, когда «братались». Тут же и пришлось сбрить.
А днем, в лихой конной атаке на эти окопы, тот же фельдфебель его и ранил из карабина. Чапаев немца конечно сперва изрубил в капусту, но час спустя уже не мог усидеть верхом.
Через месяц только усы вновь отрасли, и будущий легендарный комдив немеряно набил шишек, ссадин, и дважды едва не погиб, пока усы не обрели прежнего эффектного вида.
Потом революция, опять война, вокруг Василия стали собираться бойцы. Сперва возили командира в тачанке, после завелся автомобиль марки Форда.
Матрену долго носило кругами по следам боев красных с белыми, пока не занесло однажды в самую середину места расположения чапаевского войска. Проснувшись раз в одном полуразоренном стогу на околице села, она обнаружила что на главную улицу, топоча копытами, въезжает конница с красным знаменем, а следом поспешает нестройная колонна солдат со звездами на шапках.
Под стук своего отважного сердца, Матрена немедленно стог покинула и устремилась вслед бойцам.
…
В описываемый момент Василий Иванович Чапаев стоял на крыльце ветхой, но большой избы и, шевеля волшебными усами, созерцал под собой небольшую толпу редкостных оборванцев, собравшихся здесь, поскольку с вечера была приколота на воротах бумага с надписью «Запись добровольцев».
— Ну шо, голь?! — обратился к ним Чапаев, крутя ус. Воевать хотите за Народное дело или так, подъедаться у меня? Ладно, правды вы не скажете все равно. Да и не голь вы отныне, — возвысил он голос, — а самый настоящий пролетарьят! Я ж вижу вас насквозь и нахожу, что все вы, как есть настоящие пролетарии. Жизнь все летела мимо вас, летела и чуть было не пролетела совсем мимо. Но на то мы и бойцы — Чапаевцы! — убедительно стукнул он себя в грудь, так что гул пошел, и некоторые из толпы оглянулись на церковь — не колокол ли ухнул, — чтоб всех пролетариев соединить, добавить крестьянства, и вместе отобрать взад у буржуев все, что мимо вас, к ним пролетело! А то вон их как раздуло! — гневно махнул он рукой в сторону желтой, косо висевшей вывески, изображавшей румяного толстяка в жилете, при часах, держащего в вывернутых руках красную колбасу и фиолетовый окорок, между которыми помещалась красиво выведенная надпись «Мясо — колбасы».