— Где начальство? — спрашивает Чапаев.
— А вон, на мосту…
Подошли к мосту. Там на бревнышках сидел и мирно покуривал инженер, которому вверена была вся работа. Как только увидел он Чапаева — марш на середину; стоит и оглядывается как ни в чем не бывало, как будто и все время наблюдал тут работу, а не раскуривал беспечно на берегу. Чапаев в таких случаях груб и крут без меры. Он еще полон был тех слезных просьб, которые поступали из-за реки, он каждую минуту помнил — помнил и болел душою, что вот-вот полки за рекой погибнут… Дорога была каждая минута… Торопиться надо было сверх сил — недаром он сам сюда согнал на работу такую массу красноармейцев, даже отдал половину своей комендантской команды. Он весь напрягся заботой об этом мосте, ждал, чуть ли не ежечасно, что он готов будет, — и вдруг… вдруг застает полную неорганизованность, пустейшую суету одних, мирное покуривание других…
Как взлетел на мост, как подскочил к инженеру, словно разъяренный зверь, да с размаху, не говоря ни слова, изо всей силы так и ударил его по лицу! Тот закачался на бревнах, едва не свалился в воду, весь побледнел, затрясся от страха, зная, что может быть застрелен теперь же… А Чапаев и действительно рванулся к кобуре, только Федор, ошеломленный этой неожиданностью, удержал его от расправы. Самой крепкой, отборной бранью бранил рассвирепевший Чапаев дрожащего инженера:
— Саботажники! Сукины дети! Я знаю, что вам не жалко моих солдат… Вы всех их готовы загубить, сволочь окаянная!.. У-у-у… подлецы!.. Чтобы к обеду был готов мост! Понял?! Если не будет готов, застрелю, как собаку!!!
И сейчас же инженер забегал по берегу. Там, где висело на бревне по сорок человек, осталось по трое-четверо, остальные были переведены на другую работу… Красноармейцы заработали торопливо… Заходило ходом, закипело дело. И что же? Мост, который за двое суток подвинулся на какую-нибудь четвертую часть, к обеду был готов.
Чапаев умел заставлять работать, но меры у него были исключительные и жестокие. Времена были такие, что в иные моменты и всякие меры приходилось считать извинительными; прощали даже самый крепкий, самый ужасный из этих способов — “мордобой”. Бывали такие случаи, когда командиру своих же бойцов приходилось колотить плеткой, и это спасало всю часть…»
Эта сцена ярко отражает особенности чапаевского командования и управления. Начдив считает себя «отцом солдатам» в патриархальном смысле этого слова, главой большого семейства, имеющим полное право распоряжаться свободой, жизнью и здоровьем своих подчиненных. Но эта свобода предполагает и большую ответственность — перед бойцами и перед самим собой за то, чтобы они были накормлены, одеты, обуты и обеспечены патронами. Как настоящий отец большого семейства, Чапаев стремился сохранить жизнь и здоровье своих людей, не подвергать их ненужной опасности. Инженер, плохо организовавший строительство моста, ставит под удар не только военные замыслы, но и репутацию начдива перед бойцами. В такой ситуации Чапаев не просто готов на крайние меры. В силу воспитания, жизненного опыта и сложившейся за несколько лет войны повседневной действительности он готов к исключительной жестокости. И все же высокое самомнение Чапаева часто порождало непродуманные, импульсивные действия, не сообразующиеся с высоким чином его обладателя, и откровенное фельдфебельское самодурство.
Описанная Фурмановым история, когда Чапаев под угрозой расстрела потребовал, чтобы начальник ветеринарной службы дивизии и ее комиссар экзаменовали знакомого ему местного коновала, вероятно, придумана. Однако не исключено, что бывший комиссар лишь немного приукрасил действительность:
«— Все вы сволочи!.. Интеллигенты… у меня сейчас же экзаменовать, — обратился он к дрожащей “ветенарии”, — сейчас же марш на экзамен!!!
Федор увидел, что дело принимает нешуточный оборот, и решил победить Чапаева своим обычным оружием — спокойствием. Когда тот кричал и потрясал кулаками у Федора под носом, угрожая и ему то расстрелом, то избиением, Клычков урезонивал его доводами и старался показать, какую чушь они совершат, выдав подобное свидетельство. Но убеждения на этот раз действовали как-то особенно туго, и Клычкову пришлось пойти на “компромисс”.