— Будет! — отозвалась рота.
И точно — с привала бойцы маршировали под собственную песню:
Рыжий Лука напрягал глотку и безбожно перевирал слова. Его натужный хрип мог загубить песню. Но другие, твердые, голоса сразу же смяли неверный звук и понесли песню ровно и сильно.
До Шипова оставалось версты две, когда бойцы заметили чапаевский эскадрон.
— Песню! Насколько хватит глотки! — распорядился ротный и всплеснул, как дирижер, руками.
Махал ротный хотя и с величайшим воодушевлением, но явно невпопад. Да бойцам и не нужен был дирижер. Они уже жили своей новорожденной песней, дышали ею, и она, бурная и торжественная, свободно выплескивалась в степь, звонкими волнами гуляла по пригоркам и лощинам, по дороге, исхлестанной снарядами, по раздолью, затянутому в мягкий шелк молодой зелени.
Спаянная песней рота пела весело, слаженно:
Чапаев подъехал ближе, прислушался, сказал с улыбкой:
— Мотив-то ваш, да слов моих густо понатыкано. Все Чапаев да Чапаев… А что я один, без орлят моих? Кулак без пальцев! Культяпкой много не навоюешь…
И тогда рота грянула дальше. Запела зычнее прежнего:
— Ну вот, это другой коленкор! — похвалил Чапаев. — Теперь, считай, песня у нас своя есть. Надо добывать вторую…
Он привстал, отделившись от седла, уперся ногой в стремя, звучно крикнул конникам:
— Эскадрон, к бою! Вперед за новой песней!
Сабля, лязгнув, выметнулась из ножен, серебром сверкнула над чапаевской папахой.
ДАЛИ ОФИЦЕРАМ ПРИКУРИТЬ
Уральские степи остались позади. Возвращаясь из похода, чапаевцы приближались к городу Николаевску. И тут узнали: белочешские легионы внезапно ворвались в город и пытаются установить там свою власть.
Бойцам полагался отдых после дальнего похода. Но никто не захотел отдыхать. Какой уж тут отдых, если белые командуют в родном городе, бросают в тюрьмы жен и матерей красногвардейцев, измываются над бедняками и их детишками! Чапаевцы рвались в бой.
Силы, надо сказать, были неравными. Белые в семь раз по числу солдат превосходили чапаевцев. И вооружены были лучше. Как с ними справиться?
Чапаев достал карту и стал объяснять, как лучше Николаевск освободить:
— Стукнем врага сразу в лоб и по затылку, с двух сторон на него пойдем. Где у противника самое больное место? А вот где. Взгляните: из села Таволжанка идет прямая дорога на Николаевск. Потеряй он эту дорогу — потеряет и Николаевск, не будет ему хода ни взад, ни вперед. Крышка! Оттого и засели здесь белые всей своей армией. Больное место прикрывают. Тут мы их и щелкнем. Приказываю: полку Ивана Плясункова — занять переправу через Большой Иргиз и двинуться в сторону Таволжанки, полку Ивана Кудякова — скрытно нагрянуть через село Гусиха в тыл противника, поддержать атаку плясунковцев с севера. Сожмем их покрепче, тут они и узнают нашу арифметику: один против семерых — получится плюс, а семеро против одного — минус. Коли враг такому счету не обучен, так мы обучим!
Повел лихой Иван Плясунков свой полк в атаку. Противник начал палить по наступающим цепям из всех пушек и винтовок. Синевато-оранжевые огоньки вылетали из окопов, из окон и чердаков домов, где засели пулеметчики. Они почти в упор расстреливали бесстрашных чапаевцев. Пули, словно пчелы, жужжали над головами. Воздух раскалывался от страшных черных взрывов, раскаты которых гулким эхом прокатывались от сельской околицы по степи. Казалось, земля и небо дерутся между собой — все вокруг содрогалось, ухало, обволакивалось густой, непроглядной гарью.
Плясунковский полк упрямо шел сквозь огонь и дым к вражеским позициям. Белые оборонялись всеми силами и не заметили, как в тыл им прорвались конники Чапаева и пехотный полк Ивана Кутякова. Да разве из чапаевских клещей вырвешься!
Василий Иванович скакал впереди кавалеристов и саблей косил убегающих.
— Бей их и в лоб, и по затылку! — воодушевлял он бойцов.