— Дерутся! — вопит чей-то голос. Гордубал приподнимается и валится снова; удары сыплются на него со всех сторон, он со стоном еще раз пытается встать…
— Вы чего тут! — раздается чей-то торопливый, задыхающийся голос; кнут хлещет по пыхтящему клубку тел. Кто-то ревет от злости. Эй, берегись ножа! Но Василь Герич тяжело переводит дыхание и помахивает бичом над распростертым Гордубалом. Юрай силится встать.
— Проваливайте отсюда! — бушует староста, щелкая кнутом…
Эх, не будь ты староста, попало бы и тебе… Да не в том дело, что староста, — а просто здорово дерется Василь Герич. Вот уж и бабы решились выйти на улицу и, сложив руки на груди, поглядывают на трактир.
Юрай Гордубал снова пытается встать, голова его на коленях у Василя, кто-то обмывает ему лицо. Это Пьоса.
— Это не честный файт[41], Василь, — бормочет «американец», — сзади и двое на одного.
Эх, Юрай, шестеро их было, голубчик, а не двое, и все с досками от забора. Дубовая у тебя голова, Юрай, ежели не треснула пополам.
— А что Гейза? — беспокоится избитый.
— Гейза свое получил, — говорит староста. — Унесли его.
Юрай удовлетворенно вздыхает.
— Не станет теперь распускать язык, сволочь эдакая, — ворчит он и пытается встать. Слава богу, полегчало, он уже стоит на ногах, держась за голову. — За что они на меня? — удивляется он. — Пойдем выпьем еще, Василь. Не дали мне спеть, проклятые!
— Ступай домой, Юрай, — уговаривает староста. — Я тебя провожу. Не ровен час, еще подкараулят тебя.
— Очень я их боюсь! — храбрится Гордубал и, пошатываясь, бредет домой.
Нет, я не пьян, Полана! Побили меня в корчме. А за что побили? Просто так, голубушка, шутки ради. Силою мы померились с Феделешем Гейзой.
— А знаешь, Василь, — оживившись, начинает Юрай, — у меня в Америке тоже был файт. Кинулся на меня с молотком один майнер. Немец, что ли. А только другие отобрали у него молоток и поставили нас в круг. Деритесь голыми руками. Эх, Василь, крепко мне тогда досталось по роже, а немца я все-таки уложил. И никто не мешался в нашу драку.
— Слушай, Юрай, — строго говорит Герич, — не ходи больше в корчму. Не то опять быть драке.
— Да почему? — дивится Гордубал. — Я к ним не лезу.
— Ну, — не сразу отвечает староста, — надо же им подраться? Иди спать, Юрай. А завтра — уволь своего батрака.
Гордубал нахмурился.
— Что ты болтаешь, Герич? И ты тоже лезешь в мои дела?
— Зачем держать чужака в доме? — настаивает Василь. — Иди, иди спать. Эх, Юрай, не стоит Полана того, чтобы за нее дрались.
Гордубал останавливается как вкопанный.
— И ты туда же? Такой же, как они! — произносит он наконец. — Не знаешь ты Полану. Только я один ее знаю, а ты… Ты не смей.
Василь дружески кладет ему руку на плечо.
— Юрай! За восемь лет нагляделись мы на нее…
Гордубал гневно сбрасывает его руки.
— Проваливай, проваливай, не то… Пока я жив, Герич, видит бог, с этого дня не знаюсь с тобой. А был ты мне лучшим другом.
И, не оборачиваясь, Гордубал плетется домой. Герич фыркнул в ответ и еще долго тихонько ругался в темноте.
Утром Штепан запрягает лошадей — собрался в степь. Из хлева выползает Гордубал, опухший, страшный, глаза налиты кровью.
— Я поеду с тобой, Штепан, — объявляет он кратко. Н-но! И телега мчится по деревне. Юрай не глядит ни на встречных, ни на коней. Выехали за околицу.
— Стой, — приказывает Гордубал, — слезай с телеги. Поговорить надо.
Штепан дерзко рассматривает побитое лицо хозяина. Чего, мол, тебе?
— Слушай, Манья, — нетвердо начинает Гордубал, — по деревне сплетни ходят про Полану и про тебя. Все это вранье — я знаю, но надобно с этим покончить. Понял?
Штепан пожимает плечами.
— Нет, не понял.
— Надобно тебе уйти от нас, Штепан. Ради Поланы. Заткнуть людям рты. Так надо, понял?
Штепан вызывающе в упор глядит на Гордубала. Тот отводит взгляд.
— Понял.
Юрай машет рукой.
— Так. А теперь езжай.
Манья стоит, сжав кулаки, — кажется, вот-вот бросится на Гордубала.
— Делай свое дело, Штепан, — ворчит Гордубал.
— Ну ладно! — цедит сквозь зубы Штепан, прыгает в телегу, замахивается кнутом и — р-раз! — хлещет коней по головам.
Кони попятились, заплясали и рванулись вперед бешеным скоком. Телега понеслась, бренчит на лету, вот-вот рассыплется на куски.
Гордубал стоит на дороге, глотая пыль, потом медленно поворачивается и, понурив голову, идет домой. Эх, Юрай, так ходят старики!