Еще у нас была бабушка — мельничиха из Гронова, набожная, мудрая и очень веселая, словно жаворонок; в запасе у нее было много песенок, прибауток, пословиц, поговорок и народного юмора; она являла собой живое воплощение духа и речи нашего края. Чем больше я пишу и тружусь во славу чешского языка, тем отчетливее сознаю, сколь многому я от нее научился и учусь по сей день.
Мать моя представляла романтический элемент в нашей семье; восторженная, эмоциональная, одаренная — и совершенно неделовая; в молодости она увлекалась романсами и хорошо писала; очевидно, склонность к романтике и к фантазиям я унаследовал от нее. Без них все написанное мной выглядело бы совершенно иначе.
Отец мой олицетворял собой не только гуманизм будителей, — это был типичный представитель так называемого века науки; естествоиспытатель и материалист, он вечно бился над разрешением загадок природы; его интересовали доисторические времена и история, философия и естествознание, характер эволюции, тайны неизведанных земель; библиотека его представляла собой дилетантское собрание всевозможных наук, — он во всем разбирался понемногу. Отец садовничал и плотничал, разводил пчел и скрещивал розы, писал картины и заботился об общественном благе. Это был разносторонний и простой человек, совершенно непредубежденный, любознательный, с открытой ко всему на свете душой, он никогда не копался в своем «я» — жил своим делом и, надо сказать, был прекрасным доктором. И я понимаю, что в моих писаниях и в том, как я это делаю, очень много от моего отца.
Помимо этого, в детские годы немало для меня значил восторженный музыкальный мир моей сестры[327] и необычная зоркость брата-художника.
Ну и, конечно, окружение, характер которого был определен профессией отца; мир страданий, посещение бедняцких домишек и сумеречных покоев миллионеров; быт мелких торговцев и ремесленников, богаделен и фабрик, рабочих, спиритов и ветхозаветных крестьян; сельских немцев и радикально настроенного фабричного люда. Резкие контрасты — социальные и национальные — как на ладони. По-моему, из всего этого я кое-что извлек.
Я знаю, что это — лишь крупица того, что я уже взял и еще надеюсь взять у жизни, но, мне думается, это надежный фундамент, и ничем иным я не могу объяснить того факта, что кое-что уже создано мною.
Когда я смотрю на вещи под таким углом зрения, мне кажется, что я не изменил призванию, обнаруженному у меня семьей, что я по-своему, как могу, врачую, помогаю людям исцелиться от болезней. Я не хирург, скорее терапевт — какими бывают провинциальные доктора; одному пропишешь капли, другому компресс — обычные в повседневной практике, и мне очень хотелось бы тоже быть доктором, хорошим, добрым, приносящим облегчение людям.
1932
Как я против собственной воли стал театральным деятелем[328]
© Перевод В. Каменской
Ничего не попишешь, когда-нибудь я должен публично покаяться: к театру и театральной деятельности меня подтолкнули, как слепого котенка к блюдцу с молоком. В пору своей молодости я никогда и не помышлял о театре; никогда не мечтал попасть на сцену, не торчал у служебного входа, не принадлежал к сектантам с галерки, признающим на свете только одного актера. Не думал я и о лаврах драматурга. Однажды я попробовал написать рассказ в драматической форме, да и то по вине покойного старины Франтишека Кхола[329], который вытянул его из меня и рекомендовал к постановке. Этот рассказ называется «Разбойник». В результате такого недосмотра я и оказался драматургом, что не осталось без последствий: например, Ярослав Квапил[330] уговорил меня пойти заведующим репертуарной частью в Виноградский театр. В подобного рода делах я был полнейшим профаном, а потому воспринял все как забавное приключение, это и побудило меня все-таки попытать счастья. Так я попал в театр через черный ход, пробираясь между кулисами и пратикаблями, люками и подъемниками. Это был для меня совершенно новый и чужой мир.
Первой репертуарной миссией, которая выпала на мою долю, была задача выбрать что-нибудь из Зейера к какому-то юбилею. Я прочел Зейера-драматурга от корки до корки с отчетливым ощущением, что все это ставить нельзя. Например, «Старая история»[331]. Действие происходит одновременно в двух комнатах или, допустим, перед домом и в доме сразу. Как это автор представляет себе? До сих пор не знаю, как это представлял себе Зейер, но когда я захлопнул книжку, мне пришло в голову, что можно было бы выйти из положения, если бы дом открывался и закрывался, словно книжка. Я обыгрывал эту идею так и сяк, пока не получилось нечто пригодное для сцены. Только, разумеется, навязать свой замысел какому-либо режиссеру я не мог. Не оставалось ничего иного, как поставить «Старую историю» самому.
327
…моей сестры — Гелены Чапковой (1866–1961), писательницы, автора книги воспоминаний «Мои дорогие братья» (1962); в юности она выступала на благотворительных концертах как пианистка.
328
Впервые опубликовано в сборнике «Четверть столетия Городского театра на Краловских Виноградах» (Прага, 1932).
330
Ярослав Квапил (1868–1950) — чешский поэт, драматург и режиссер; в 1921–1928 гг. — художественный руководитель пражского Городского театра на Виноградах.