Русская женщина никогда не подвергалась такой дискриминации со стороны мужчины, как женщины других народов. Бесправие крепостного состояния одинаково распространялось и на мужчин и на женщин.
Рабыней своего мужа она не была. И, по свидетельству иностранцев, не выходя из терема, направляла по своему разумению хозяйственную и государственную политику. В борьбе с домостроем русская женщина шла впереди других наций. И это не только боярыня Морозова или царевна Софья, но тысячи других женщин, таинственно и властно правивших домом и семьей.
Из теремного затвора девушки вырывались одиночками, и тогда мир узнавал о первых русских женщинах — революционерах, математиках, врачах, юристах, химиках: об Анне Жаклар, Софье Ковалевской, Надежде Сусловой, Анне Евреиновой, Юлии Лермонтовой.
Русское студенчество, передовая профессура не раз выступали с требованием допуска женщин наравне с мужчинами во все высшие учебные заведения. Военно-медицинская академия проводила прием женщин явочным порядком. Общественность добивалась разрешения частных высших женских курсов, и время от времени самодержавное правительство вынуждено было уступать этим требованиям, а потом, как это принято у всех деспотов, отнимать данные права.
Так, в 1886 году Министерство народного просвещения предписало прекратить прием слушательниц на все высшие женские курсы, мотивируя это распоряжение необходимостью пересмотра вопроса о высшем женском образовании. Через три года разрешен был прием на Петербургские высшие женские курсы, но руководство ими из рук общества, их создавшего, было передано в руки директора, назначенного министерством. Русская общественность отвергла новый порядок. Существовавшие в Москве Лубянские высшие женские курсы и частные курсы профессора Горье закрылись. При научных обществах стали читать лекции по отдельным предметам. В то же время не прекращались настойчивые требования о возобновлении высших женских курсов в других городах страны.
В апреле 1900 года Государственный совет вынес решение об учреждении в Москве высшего женского учебного заведения университетского типа. К началу учебного года министерство выработало устав Московских высших женских курсов. Целью их ставилось углубление знаний, полученных в средних учебных заведениях. Оканчивавшим курсы никаких прав не предоставлялось, существовать они должны были на собственные средства. Организационно курсы ничем не напоминали университет, и даже общепринятые высшей школой термины, как «факультет», «декан», «ректор», в уставе отсутствовали.
Все это не столько разочаровывало организаторов и первых студенток, сколько, наоборот, пробуждало энергию сопротивления.
Среди первых лекторов, открывших в январе 1901 года занятия на Московских курсах, были Сергей Алексеевич Чаплыгин и Владимир Иванович Вернадский — известные поборники высшего женского образования. На много лет вперед с Высшими женскими курсами связал свою жизнь и деятельность Сергей Алексеевич, неожиданно открывший в себе административно-хозяйственный талант, чуть не затмивший его математический гений.
Помещением для курсов первое время служили две квартиры, уступленные владельцем жилого дома в Мерзляковском переулке. Одну из них, сняв перегородки в большой комнате, переоборудовали в аудиторию историко-филологического факультета. Соседнюю, небольшую, комнату определили как аудиторию математического факультета, а третью, совсем небольшую, комнату назвали приемной, где помещались одновременно канцелярия, директор, декан, толпились слушательницы и профессора во время перерывов.
Вторую, небольшую, квартиру заняла инспектриса, обязанная следить за поведением студенток. Тут же уместилась химическая лаборатория профессора Реформатского, оборудованная на его собственные средства. Никакого имущества, пособий, лабораторий курсы не имели, а профессора предоставляли для занятий курсисток университетские лаборатории, кабинеты, музеи.
Получалось так, что практические занятия по астрономии шли на Пресне в университетской обсерватории, по физике — в Инженерном училище на Бахметьевской улице, по химии — в Мерзляковском переулке, по минералогии и геологии — в минералогическом кружке у Вернадского в университете на Моховой, и курсистки метались с одного конца Москвы на другой, с лекций на практические занятия и с практики на лекции.
Профессорский коллектив вопреки всем препятствиям, поставленным уставом курсов на пути их развития, вел преподавание вровень с университетским, ни в чем не уступая, и создавал собственные учебно-вспомогательные учреждения. Проведению такой учебной политики в высшей мере содействовали подготовленность слушательниц и исключительное трудолюбие.
Первые свои лекции на курсах Сергей Алексеевич читал в математической аудитории Мерзляковского переулка. Кафедру заменял маленький коричневый столик рыночного производства, а восемь слушательниц первого приема размещались на садовых скамейках.
С напряженным вниманием на лицах недвижно сидели перед суровым профессором курсистки и жадно ловили каждое его слово. Бескорыстная преданность знанию своеобразно подчеркивалась внешним видом студенток; простотой одежды, гладкими прическами. По соглашению друг с другом они строго преследовали пудру, косметику, и самое появление инспектрисы здесь прозвучало бы грубостью оскорбительного контроля.
Сергею Алексеевичу нетрудно было установить в своей аудитории, как в дружной семье, по определению И. М. Сеченова, «ту свободу и непринужденность в связи с порядочностью, которые даются семье только образованностью ее членов, порядочностью преследуемых целей и любовным отношением старших к младшим».
Сергей Алексеевич знал всех своих слушательниц не только по лицам и именам. Он знал, кто как живет, о чем мечтает, к чему стремится. Иван Михайлович Сеченов, по рассказам Чаплыгина, имел очень верное представление о вновь учрежденных женских курсах.
Неизменный пропагандист высшего женского образования, Сеченов в свое время читал лекции и в Петербурге на Бестужевских курсах и позднее, будучи профессором Московского университета, на женских курсах «Общества воспитательниц и учительниц». «Отец русской физиологии», выйдя в отставку в 1901 году, читал на Пречистенских курсах анатомию и физиологию. В частных курсах без организованного правительственного контроля он видел «прообраз народных университетов» и, относя к ним Высшие женские курсы, неизменно расспрашивал Сергея Алексеевича обо всем, что там происходит.
Сергей Алексеевич в те годы любил ходить в гости, любил, когда приходили к нему. У Сеченова собирались люди «высокой порядочности», и Сергей Алексеевич встречался здесь с К. А. Тимирязевым, Н. Д. Зелинским, Н. А. Умовым, М. Н. Шатерниковым, с А. В. Неждановой, в те годы еще ученицей консерватории.
На вечерах у Сеченова гостеприимный хозяин почти никогда не возвращался в беседах к тем идеям, которые составляют его всемирную славу. Вообще, раз высказав какую-нибудь мысль печатно, он уже считал излишним далее ее развивать. Об этой необычности работы Сеченова напомнил слушателям Иван Петрович Павлов на одной из своих лекций. Называя сеченовскую идею о рефлексах головного мозга «гениальным взмахом сеченовской мысли», он заметил:
— Интересно, что потом Иван Михайлович более не возвращался к этой теме в ее первоначальной решительной форме!
Но однажды, оставшись случайно наедине с Чаплыгиным, коснувшимся в разговоре последних достижений механики, Иван Михайлович обратил его внимание на то, что все наши представления об окружающем мире, как бы сложны и красочны они ни были, строятся в конце концов на основе тех элементов, которые даны нам системой наших мышц.
— Поэтому, — пояснил он, — когда мы анализируем явление, стараясь перейти от сложного к более простому, то это наиболее простое и понятное есть не что иное, как движение, к которому математик и физик стремятся свести все явления природы. Мышца дала нам представление о пространстве, о времени, о числе, о счете, и мышце мы обязаны нашим устремлением к механическому воззрению на природу!