Участие Чаплина в этой новой компании [Практическое участие в «Юнайтед артистс» Чаплина, связанного еще договором с «Ферст нейшнл», началось с 1923 г., после создания собственной производственной кинофирмы.], давшее ему некоторые преимущества, ни в какой мере не отразилось на занимаемой им позиции. За верность своим убеждениям ему очень скоро снова пришлось расплачиваться: в 1923 году в ряде штатов будет запрещен только что вышедший «Пилигрим», причем католические круги попытаются даже организовать против него судебный процесс, как в свое время против мольеровского «Тартюфа». Но ничто не сломит великого артиста.
Для понимания настроений и подлинных политических симпатий Чаплина тех лет (которые, конечно, и определили эволюцию его киномаски) немалое значение имеет описание им самим одной встречи, происшедшей во время его кратковременного пребывания в Нью-Йорке в 1921 году.
«Меня познакомили в Джорджем, — писал Чаплин, — бывшим секретарем «Индустриальных рабочих мира» [Крупнейшее прогрессивное профсоюзное объединение США в начале XX в.]. Надо полагать, что у него есть и фамилия, но ее никто не знает, да это и не имеет никакого значения для тех, кто встречается с Джорджем. Про него действительно можно сказать — это яркая личность. В его глазах такой свет, какого я не видел ни у кого, свет, исходящий, кажется, из самой души. Он производит впечатление человека, который верит в правоту своего дела и не боится исповедовать свои убеждения. А такие люди встречаются редко.
Я узнал, что Джордж был приговорен к двадцати годам тюремного заключения, что он уже отсидел два года и теперь временно выпущен на свободу по состоянию здоровья. Я не стал спрашивать, какое преступление он совершил. Для меня это не имело никакого значения.
Мечтатель и поэт, он был каким-то радостным духом среди родственных душ в этот удивительно веселый вечер.
Ему предстояло вернуться в тюрьму… и тем не менее он был необычайно весел. Какое мучение! Это было бы мучением для меня, но не для него. Человек, для которого идеи становятся идеалами…
Он должен провести в тюрьме еще восемнадцать лучших лет своей замечательной жизни!
Я не могу примириться с этой мыслью. Я выхожу в сад и смотрю на звезды. Чудесная ночь, озаренная лунным сиянием. Я думаю о том, как бы помочь Джорджу…
Ко мне присоединяется Джордж. Он грустен и задумчив. Он смотрит на луну, на звезды. Он говорит, как глупа эта вечеринка — любая вечеринка — по сравнению с красотой такой дивной ночи. Тишина — универсальный дар, но как мало людей наслаждаются ею! Быть может, потому, что ее нельзя купить за деньги. Богатые люди покупают шум и суету. А богатые души наслаждаются молчаливой природой.
Мы говорим о будущем Джорджа. Не о его прошлом и не о его преступлении. Я стараюсь убедить его в необходимости принять какие-нибудь меры к тому, чтобы вырваться на свободу. Я хочу поручиться за него, внести залог.
Он улыбается:
— Не беспокойся обо мне, Чарли. У тебя есть свое дело. Продолжай давать людям здоровый смех. Перед тобой стоит великая и благородная задача. Не беспокойся обо мне.
Мы молчим. Меня душат слезы. Я чувствую себя мучительно беспомощным».
Этот разговор происходит в дни, когда в стране еще не успела улечься дикая антикоммунистическая истерия. Для американских монополий мировая война явилась средством превращения Соединенных Штатов в крупнейшую империалистическую державу. На крови миллионов погибших людей, на разрушении и обнищании многих стран американские торговцы оружием сделали свой гигантский и отвратительный бизнес: за время войны США почти удвоили национальное богатство. Однако хозяева Америки не смогли достигнуть другой цели, которую они преследовали, — подавить нараставшее рабочее движение внутри страны. После войны это движение вспыхнуло с новой силой, а кризис 1920–1921 годов поднял большую его волну. Чтобы отвлечь массы от экономической борьбы и подчинить себе профсоюзные организации, монополии и реакционные политические круги под лживые вопли о «коммунистической опасности» и «красном заговоре» развернули кровавый террор. Сознательно сея в стране с помощью всех средств пропаганды политическую и расовую нетерпимость, шпиономанию, ненависть и страх, власти устраивали массовые полицейские облавы, бросали в тюрьмы и подвергали нечеловеческим пыткам многие тысячи невинных людей.
В годы наступления реакции Чаплин оказался одним из первых артистов, занесенных в списки «коммунистов». Несмотря на все необоснованные обвинения и травлю, он не отступил от своих принципов, не уронил свое достоинство. Показателен в этом отношении эпизод, происшедший с ним в том же Нью-Йорке. В ответ на провокационный вопрос корреспондента одной из газет, не является ли он большевиком, Чаплин не побоялся заявить:
— Я — артист. Меня интересует жизнь. Большевизм представляет собой новую фазу жизни. Я должен интересоваться им.
Глава IV. ЗРЕЛОСТЬ МАСТЕРСТВА
В ТВОРЧЕСКОЙ ЛАБОРАТОРИИ
Глухой меня услышит и поймет.
Франсуа Вийон
Становление мастерства Чаплина совпало с бурными годами первой мировой войны; расцвет его таланта пришелся на богатый событиями период между двумя войнами.
Первым значительным послевоенным произведением Чаплина явился шестичастевый фильм «Малыш». Вслед за ним были выпущены две последние маленькие комедии («Праздный класс» и «День получки»), а затем четырехчастевая картина «Пилигрим», после которой художник перешел исключительно к выпуску полнометражных фильмов.
Проявленное Чаплином тяготение к произведениям большой формы явилось одним из свидетельств подлинной зрелости мастерства. И прежде чем перейти к его многочастевым картинам, необходимо остановиться на особенностях этого мастерства, на основных принципах и методах чаплиновского творчества.
Раньше других о некоторых своих наблюдениях и мыслях по этому поводу рассказал Макс Линдер. «Глядя фильмы с участием Чарли Чаплина, — писал он после посещения его студии в 1917 году, — легко постичь всю сумму вложенной в них работы. Тем не менее даже самый понимающий в этом деле человек не может себе и вообразить, как упорен и мудр труд Чарли Чаплина… Он повторяет все сцены до тех пор, пока они его не удовлетворяют… а удовлетворить его куда труднее, чем самого жестокого критикана зрителя… Каждая сцена снимается примерно двадцать раз. А это составляет вместе с репризами, пробами и уточнениями пятьдесят репетиций… У него нет никакого особого секрета, никаких специальных выдумок, но он очень умен, очень методичен, очень добросовестен».
О колоссальной трудоспособности Чаплина и его строгой взыскательности к самому себе писали и после Линдера десятки других лиц. Так, присутствовавший на съемках «Парижанки» Робер Флоре пришел к заключению, что «время и деньги для Чаплина— ничто, художественная правда — все». Для такого вывода у него были все основания: на картину длиной 3 тысячи метров Чаплин израсходовал 125 тысяч метров пленки! Чтобы только единожды просмотреть подряд весь отснятый материал, надо было бы потратить около трех суток!
Наиболее полные сведения о методах работы Чаплина того времени содержатся в воспоминаниях его секретаря Элзи Годд.
…Кипучая жизнь студии неизменно начиналась ранним утром. Ровно в девять часов все приготовления к съемкам должны были быть закончены.
Сразу по приходе в студию Чаплин собирал исполнителей и своих ассистентов. Он рассказывал им во всех деталях об очередной сцене снимаемого фильма, объяснял каждому артисту его роль. Не довольствуясь этим, Чаплин сам поочередно исполнял все роли — мужские и женские — перед участниками труппы, чтобы те как можно лучше поняли его намерения. После того он приступал к репетиции, внимательно наблюдая за игрой каждого актера и сопровождая ее многочисленными замечаниями и дополнительными указаниями. Исполнителю отрицательной роли он говорил: