В городе люди услышали рев раньше, чем заметили смерч. Сторож на переезде, там, где железнодорожная ветка пролегала вдоль складов на Бэй-стрит, в отчаянии огляделся, ища вышедший из-под контроля локомотив, – рельсы были пусты. Но звук нарастал позади, в туннеле на Столлз-Элли. Сторож обернулся и увидел, как крутящийся столп разбил дамбу на Ист-Бэттери. Он машинально поднял черно-белый знак сигнала «стоп». Осколок каменной кладки полетел в него, и сторож упал. Он был уже без сознания, когда многотонная волна обрушилась сквозь пролом в стене. Сторож утонул, не успев очнуться. Смерч, сверкая молниями, пронесся по старому городу. Под напором воды разбивались окна и вдребезги разлеталась черепица. Смерч разрушал затейливо – словно забавлялся какой-то исполинский злой ребенок. Он сорвал золотой шар с колокольни Святого Михаила и проскакал по Митинг-стрит, ломая одни дома и перепрыгивая через другие. На Калхоун-стрит он со всею своей силой обрушился на шпиль в романском стиле, принадлежавший Баптистской церкви, что у площади при Цитадели. Замковый камень он зашвырнул на вокзал южно-каролинской железнодорожной станции и помчался, ревя, как локомотив, по рельсам. Устав от этой игры, он нырнул назад в породившие его облака. В память о себе он оставил четыре мили искореженных, расшвырянных рельсов.
Все это длилось менее трех минут. Прежде чем кто-то сообразил, что стряслось, ураган кончился. Подавляющее большинство жителей города узнало о нем лишь к вечеру из газет.
Но на узких улочках южнее Брод-стрит вода продолжала неуклонно подниматься. Пролом в стене был до сорока футов шириной, и смешавшиеся потоки реки Купер и морского прилива хлынули в него, затопили Ист-Бэттери и разлились по старому городу, покрыв землю слоем толщиной в фут. Через час вода, затопив ступени домов, просочилась сквозь щели под дверьми веранды. На Брод-стрит, в конторах, расположившихся в полуподвальных помещениях, плавали столы и стулья.
Мужчины и юноши, пробравшись на затопленные склады, вытаскивали мешки с зерном и тюки с хлопком. Они нашли способ заложить пролом в стене. Когда наступила ночь, работали при свете факелов. После восьми часов изнурительной работы прилив отступил. К утру вода плескалась вокруг обложенных дерном тюков и солнце сияло на повозках, нагруженных мешками с песком, которые должны были заменить тюки. Дамы в своих домах, стоя по щиколотку в воде, благодарили провиденье за то, что наводнение случилось летом и ковры находятся на чердаках, а не на полу нижних этажей, как это бывает в холодную погоду.
Пять дней вода возвращалась в море. К тому времени дамба была восстановлена, окна застеклены, крыши починены, золотой шар возвращен на верхушку колокольни, а поезда побежали по новым рельсам. В Баптистской церкви на площади Цитадели починили зазубренные края усеченной верхушки колокольни, и конгрегация задумала сбор средств, чтобы сделать новую. Главное здание было не тронуто, и на восстановление не требовалось слишком больших средств. Август в Чарлстоне был слишком жарким, чтобы делать что-либо в спешке.
Смерчи особенно неприятны тем, согласились все, что налетают слишком внезапно. При урагане можно успеть закрыть ставни и запастись водой и пищей. Ветер не достигает такой разрушительной силы. Всем известно, что такое ураганы. Но шквал был для Чарлстона в новинку. Непредвиденные бедствия вызывают беспокойство. И все-таки город выстоял. Как бывало всегда. Люди гордились своим упорством и даже допускали, что обсуждать новые события интересно. В городе давно уже ничего не случалось. Тем, кто пережил бурные годы войны с янки, жизнь казалась слишком мирной.
Элизабет Трэдд Купер не разделяла всеобщего мнения. Она была потрясена едва не гибельным столкновением со смерчем. Когда жизнь вернулась к привычной череде дней и ночей, она медленно приходила в себя, радуясь отсутствию потрясений. Туманное безразличие, овладевшее ею, было привычным и уютным.
В октябре умер Эндрю Энсон. Все согласились, что для него смерть благословенное избавление.
А также для его семьи. Все это понимали, хотя никто не высказывал подобную мысль вслух. В церкви томились люди, пришедшие на заупокойную службу, чтобы выразить свою любовь его отцу и жене, которых не могли не уважать за их многолетнюю заботу о покойном и за то, что они никогда не жаловались. Лейтенант армии США Эндрю Энсон, выполнявший воинский долг в Нью-Мексико, приехать не смог. Он прислал телеграмму, а за ней – длинное бессвязное юношеское письмо. Лавиния Энсон прислала цветы.
– Кузен Джошуа, не считайте, что я не сочувствую вашему горю, и все же я осмеливаюсь просить вашего благословения. Позволите вы мне сделать предложение Люси по истечении года траура?
– Садись, Пинкни. Ты стоишь навытяжку не хуже, чем Эндрю в его мундире. Я ценю твое уважение к старику, но, право, не стоит слишком усердствовать.
Пинкни расслабил плечи, но остался стоять.
– Так, значит, вы не возражаете? – спросил он. Мистер Энсон улыбнулся:
– Если бы ты после всего, что случилось, не женился на этой милой девушке, я бы собственноручно высек тебя. Иди. Я не так уж стар и понимаю, что у тебя на уме. Иди, я сказал. Вы помолвлены. Множьте поцелуи… И благословит тебя Господь, мой мальчик.
Пинкни и Люси заручились любовью друг друга более десяти лет назад. Им ничего не было нужно, только встречаться взглядами и соприкасаться кончиками пальцев, чтобы увериться во взаимности. Их сердца соединились в одно.
Теперь годы ожидания, осуждения и необходимая дистанция между ними – все осталось позади. Внезапно они обнаружили, что робеют, волнуются и чувствуют себя неловко.
– Мне страшно, – промямлил Пинкни. – Я не знаю, как быть.
Бледное, исстрадавшееся лицо Люси смягчилось, когда она взглянула в его вопрошающие глаза. Краска разлилась по ее лицу.
– Слава Богу, что ты сказал мне это, Пинкни. Я так боялась! Я перестала чувствовать твое настроение. И показалась себе такой одинокой. Я думала, ты уже не любишь меня.
– Люси! – Пинкни быстро пересек комнату. Его страхи улетучились, осталась только забота о ней. Он обнял ее за талию здоровой рукой и прижал к себе. Люси прижалась щекой к его плечу, словно вернулась домой.
Ужасный, но краткий период отчуждения заставил обоих осознать, как драгоценны узы, что связывают их. И как хрупка любовь. Не говоря ни слова, Пинкни и Люси учились медленно и заботливо подходить все ближе друг к другу, что раньше было им запрещено. Они заново открывали внутренний мир друг друга, не разрушая прежних связей, возникших между ними, когда они были только друзьями. Даже Люси, которая в прошлом готова была отринуть общественные условности, оценила теперь их именно за то, что эти условности сдерживали их преждевременное сближение. Ей казалось, что они понимают друг друга самым совершенным образом, но теперь ей открылось, что в душе каждого имеются потайные тропы, которые предстоит освоить. Потайные – и более уязвимые. Необходимо было время для неторопливого, заботливого исследования. Время и настоятельная потребность.
Период помолвки начался с шуток о смехотворных сторонах ухаживания в их годы. Обоим миновало сорок. Темно-русые волосы Люси испещрила седина. Рыжая шевелюра Пинкни потемнела и заметно поредела. На лицах оставили следы годы и трудности, которые им довелось пережить. И все же они были удивлены собственными переживаниями не меньше, чем помолвленные юноша и девушка. Оба были убеждены, что любовь – чудо, доступное только им. Они были так ласковы друг с другом, что Джошуа Энсон не мог смотреть на них без затаенной горечи. Он знал, что жизнь редко вознаграждает тех, кто наиболее этого достоин. И однако она наградила этих двоих, которые заслужили счастье в полной мере. Хотелось вновь верить в справедливость и милосердие Бога.