Что она может ответить, чтобы не причинить ему боль? Как объяснить, что любовь, которую она к нему испытывает, – это не любовь женщины к мужчине, но годами питаемая благодарность за его ласку. Элизабет с трудом подбирала слова.
– Не говори мне сейчас ничего, – сказал Джо, – я не хочу ничем тебя обременять. Ясно, что я не подарок. Я толстый, старый и так и остался белым отребьем, несмотря на дорогой костюм и маникюр. Все это так, малышка. Я понимаю. Я должен признать, что все это так. Я сознавал это все двадцать лет. Но я хочу, чтобы ты была счастлива, детка. Не грусти из-за меня.
Но Элизабет не было грустно. Напротив, она была сердита. Сердита на себя за то, что ничего не может ему дать, на весь мир за то, что в нем существует любовь без взаимности, и даже на Джо – за то, что он столь невысокого мнения о себе.
– Послушайте меня, Джо Симмонс. Вы не имеете никакого права говорить так о себе. Ни передо мной, ни перед кем другим. Если кто-либо так отзовется о тебе, я выцарапаю ему глаза. Я не желаю слышать подобных глупостей, понятно? Ты лучший из всех, кого создал Бог, самый добрый, самый незлопамятный, самый умный…
И вдруг ей сделалось грустно. Почти без причины она вдруг почувствовала себя слабой, она почувствовала потребность в чем-то незнакомом, не поддающемся определению и навсегда утраченном для нее. Губы ее шевельнулись, но она не могла говорить. Желание заплакать оказалось непреодолимым, и она со слезами бросилась на грудь Джо – выплакать все, что пережила. Он обнял ее, покачивая, как ребенка.
Когда Элизабет выплакалась до опустошения, Джо дал ей носовой платок:
– Не хлюпай носом, лучше высморкайся.
– Ты говоришь, как тетя Джулия.
– Не заговаривай меня, мисси. Сморкайся. Элизабет подчинилась.
– Точь-в-точь тетя Джулия, – сказала она рассмеявшись. Голос ее дрожал.
Он держал ее так, что голова Элизабет опиралась о его предплечье.
– Я преклоняюсь перед этой дамой, – сказал он, – но она выщипала из меня всю набивку.
– Не успокаивай меня, Джо. Хватит воспоминаний. Ты оказал мне великую честь. Я этого не забуду, и ты тоже.
– Лучше забудь.
– Нет, не могу. И не хочу. Признание в любви – сокровище, которым женщина может гордиться всю свою жизнь… Я не из-за того плакала. Кажется, все тяжелое вышло наружу. Никогда я не плакала так… Только с тобой это можно. Я доверяла тебе всю жизнь. Как никому другому.
Он ласково вытер слезу с ее щеки:
– И я буду ценить это по гроб жизни. Доверие – великая честь.
– Не знаю, что на меня нашло. Как весенний поток. Я не могла прекратить плакать, а теперь не могу не говорить. Я хочу сказать тебе нечто страшно тяготящее меня, Джо. Ты выслушаешь меня? – Она не ждала ответа. В этом не было необходимости, – Джо… Джо, я убила своего мужа. Ударила его кочергой по голове. Мне снится это снова и снова. И снова и снова мне хочется это сделать…
Он крепко прижал ее к своей груди. Элизабет высвободилась:
– Не утешай меня, Джо. Это не все. Я вовсе не сожалею о содеянном. Я рада. Я рада, что убила Лукаса, как не рада ничему другому.
Она пристально вглядывалась в его лицо в поисках признаков отвращения. Но лицо его было покрыто слезами, рот искривлен невыразимой болью.
Это была ее боль. Теперь она жила в его душе, покинув душу Элизабет. Ей хотелось утешить его, но она знала, что мучительные угрызения совести не знают утешения.
– Я ужасно поступила по отношению к тебе, Джо. Но теперь поздно просить прощения.
Джо погладил ее волосы:
– Не говори глупостей, Лиззи. Ты дала мне то, чего я хотел, – возможность облегчить твое горе. Я счастливейший из смертных.
Она обвила руками его шею и поцеловала в губы. Он принял ее поцелуй, собрав всю свою волю, чтобы не возвратить его. Элизабет чувствовала его дрожь. Она положила голову ему на плечо:
– Обними меня крепче, Джо.
Его сильные руки бережно держали ее. Через несколько минут она вновь заговорила:
– Я люблю тебя. Я уверена в этом. Но не знаю, как именно. – Вдруг она резко выпрямилась. – Ах, я поняла! Ты имел в виду, что хочешь на мне жениться? Ты никогда об этом не говорил.
– Конечно хочу. Но не успел еще сказать.
– Да, хорошо. – Она вновь приникла к нему. – Я должна подумать.
Она услышала, как он тихо смеется прямо ей в ухо:
– Ты всегда так отвечала, Лиззи. Думай, сколько душе угодно.
61
Весь следующий день на сердце у Элизабет было легко, несмотря на некоторое смущение. Не потому, что она переложила ношу на Джо. Она верила, что он принял на себя эту тяжесть добровольно. Она была смущена тем, что целовала его и прижималась к нему, то есть позволила себе кокетничать. Буря чувств в ее груди улеглась. Элизабет чувствовала, что связь, которая установилась между ними, нерушима, но романтического томления уже не было. Если он собирается вернуться к незавершенному и она скажет ему «нет», Джо будет больно.
– Тьфу! – сказала она вслух. – Надеюсь, ужин пройдет без натяжек.
Не первый раз она недооценила Джо Симмонса. Он заехал за ней, помог сесть в экипаж и отвез к себе домой. Держался он как ни в чем не бывало.
– Очень жаль, что Трэдд еще не вернулся, – сказал он. – Виктория надула губы и жалуется на смертельную скуку.
– Надеюсь, ты вымыл рот душистым мылом, – сказала она.
Джо по-прежнему был ее другом.
Первого октября чарлстонские школы открылись, и сонная поступь лета растворилась в облаке приглашений. На столе у Элизабет их скопилась целая кипа.
– Как люди чувствуют успех! – сетовала она. – Самое лучшее – назначить дату и пригласить всех разом.
– Званый ужин с танцами? Очень глупо, – промямлил Трэдд. Сын так и не согласился, чтобы она записала его в школу танцев.
– Мне нет до тебя дела, Трэдд. Без толку ворчать. Не могу же я ответить на каждое приглашение.
И все же она сочувствовала сыну. Она помнила, как неуютно первое время чувствовали себя мальчишки в школе танцев. Девочки, напротив, любили туда ходить. Ведь для этого им шили новые наряды.
Через несколько дней в утренней газете появился заголовок, который мог улучшить настроение Трэдда. Элизабет протянула ему газету:
– Как насчет шоу? Своди туда старую маму. А потом будем есть сливочное мороженое с сиропом, орехами и фруктами.
– Хорошо! Я вернусь сразу же после уроков.
Период ураганов закончился, и морской флот США привел добытые в войне испанские суда к берегам Америки. Первым портом на их пути был Чарлстон.
Три больших корабля уже стояли на приколе у доков Ист-Бэй, когда в гавань пришли Элизабет с Трэддом.
– Ого, какие большие, – заметил мальчик.
– Вот почему они называются военной добычей, – пояснила Элизабет.
– О, мама!
– Прости, дорогой. Я оговорилась. А пустят ли нас на борт? Я слышала, что в каютах испанских капитанов мебель обтянута бархатом и парчой, а большие дверные ручки из золота.
– Ого!
– Не говори так. Будто лягушка квакает. Если хочешь употребить восклицание, выбирай, по крайней мере, литературные. Я, например, предпочитаю «абракадабра»!
– А что это значит?
– Понятия не имею. По крайней мере, не звучит, как лягушечье кваканье.
Моряк в ладном кителе махнул группе стоящих у трапа людей.
– Можно заходить. Пойдем, мама.
Широкая палуба сияла. Элизабет страшно было по ней ступать. Но Трэдд чувствовал себя превосходно. Он подбежал к молодому офицеру, чтобы расспросить его о капитанской каюте. Элизабет направилась было за ним, но остановилась на полпути. Не стоит сковывать мальчика, подумала она. Элизабет осмотрела корабль. Люди толпятся возле пушек, подумала она. Счастливая развязка войны. Она не видела никого из знакомых. Трэдд оживленно беседовал с невозмутимым моряком. Элизабет взглянула на высокую мачту. Каково на этом корабле во время шторма! Наверное, похоже на бесконечное землетрясение.