Она дернула Пинкни за уцелевшую руку. Пинкни позволил вывести себя в коридор.
– Она всегда задыхается, когда очень испугана. Но так сильно она еще не кашляла.
Пинкни старался не вслушиваться в мучительные, удушливые хрипы.
– Может быть, послать за доктором?
– Доктор Перигрю осматривал ее. Он сказал, что с возрастом все пройдет и что болезнь не смертельна.
– Но ведь это жестоко, тетя Джулия.
– Возможно. Но так уж обстоят дела. Послушай. Ей уже лучше.
Пинкни прислушался – действительно, удушливые хрипы сменились мелким царапающим кашлем.
– Спасибо, тетя Джулия.
– Ложись спать. Уже поздно. Ты должен быть мужественным, Пинкни. Тебе ко многому придется привыкнуть. Бывают такие обстоятельства, когда ничего нельзя поделать.
Когда Пинкни пробудился от тяжелого сна, солнце стояло в зените. В первую минуту знакомая обстановка заставила его почувствовать себя необузданным, жадным до жизни юнцом. Из окон доносились знакомые запахи весны, и Пинкни показалось, что никакой войны не было.
Вдруг он вспомнил все, что случилось с тех пор, и это низринуло его с высот. Но думать о будущем было еще страшней. Пинкни почувствовал, как тело наливается свинцовой усталостью.
– Пинни! Вставай! Отличные новости.
Стюарт ворвался в комнату, сияя от радости. Пинкни резко сел на кровати.
Счастливый мальчишка, стоявший перед ним, был так мало похож на Стюарта, каким Пинкни увидел его вчера вечером. Сейчас к нему прибежал шумный младший братишка, точь-в-точь такой, как год назад, только что повыше ростом.
– Что случилось? Давай выкладывай.
– Старик Авраам помер! Застрелен вечером в Вашингтоне, пока его друзья праздновали в Чарлстоне победу. Вот бы сегодня устроить фейерверк! Поглядел бы я тогда на них!
Пинкни почувствовал горькое удовлетворение.
– Что ж, выпьем за преставление честного Авраама! В доме найдется что-нибудь достойное случая?
– Элия припрятал. У него и в доме, и во дворе много чего схоронено. А можно и мне с вами?
– Черт возьми, конечно! Разве ты не солдат? Разыщи Джо. Сейчас я оденусь, и мы, три старых конфедерата, достойно отметим событие. Встретимся в столовой. Передай Элии, чтобы на столе стояла еда и бутылка вина, когда я спущусь.
Стюарт отсалютовал:
– Слушаюсь, капитан Трэдд.
Он вылетел из комнаты, оглушительно хлопнув дверью, и с топотом сбежал по лестнице. До Пинкни донесся пронзительный боевой клич.
В ответ на убийство Линкольна на улицах Чарлстона вспыхнули негритянские мятежи. В запертые двери и закрытые ставнями окна кричащие толпы швыряли палки и обломки кирпичей. Чарлстонцы пережидали недельную осаду, благодаря в душе офицеров Объединенных Сил, которые пытались усмирить бунтовщиков. Там, где не действовали слова, пускались в ход сабли и пистолеты. Когда худшее было позади, они продолжали патрулирование. Никто не мог появиться на улице, не представив какой-либо безотлагательной причины.
В течение нескольких дней вынужденного заточения разительно непохожие меж собой обитатели дома Трэддов притирались друг к другу, сталкиваясь, отступая и сходясь вновь, пока наконец не сгрудились вокруг Пинкни, который стал средоточием всего. После смерти отца ему выпала роль главы семьи, только теперь он освоил эту роль.
Он был слишком занят, чтобы жаловаться на усталость и недостаток опыта. Как и на полях Виргинии, ему предстояло руководить; но там это было значительно проще. Пинкни обходил дом и двор, оценивая ущерб, причиненный войной и небрежением. Он убедил Элию достать все, что старик припрятал во время оккупации. Одежду покойного отца он распределил между Стюартом и Джо и попросил тетку, чтобы она подсказала Пэнси, как перешить ее. По его просьбе Соломон вырезал деревянную руку, которую Пинкни носил на перевязи, чтобы мать не ударялась в слезы при виде его пустого рукава. Пинкни дороги были минуты, когда он молча сидел в комнате Лиззи, пока девочка раскачивалась в кресле-качалке, привыкая к старшему брату. Ему пришлось подробнейшим образом расспросить свою тетушку об отчетах из Карлингтона накануне захвата поместья армией Шермана. Стюарту он строго-настрого запретил выходить на улицу; мальчик собрался воевать с обезумевшими толпами. Порой Пинкни гадал, не подглядывает ли Лавиния сквозь щели в ставнях на окна их дома – так же, как он. И конечно же, он был буфером между Джо и своей семьей, особенно слугами с их показной снисходительностью. Ему необходимо было выглядеть сильным и уверенным, борясь со сводящей внутренности тревогой, – с ней он оставался один на один, когда дом окутывала ночная тьма и все те, кто теперь так надеялся на него, засыпали.
Джо Симмонс спал поблизости, и Пинкни не мог даже мерить шагами комнату, чтобы улеглась одолевающая его сумятица. Приходилось лежать спокойно, ровно дыша, притворяясь спящим, тогда как хотелось кричать от страха и гнева. За годы юности он не научился ничему, что могло бы пригодиться теперь. Беззаботного, своенравного юношу с блестящим будущим учили вести себя в обществе; теперь же он лишен будущего, а общество, некогда всесильное, частицей которого он является, вынуждено прятаться за запертыми дверями от нового мира, где царят насилие и хаос.
Лишения и опасности войны не шли ни в какое сравнение с тем, что он переживал теперь. Там на удар можно было ответить ударом, сила наталкивалась на силу. Теперь же он испытывал унижение оттого, что его защищают его же враги. Самому ему бороться запрещено. Пинкни понимал, что такое война: ты отважно бросаешь вызов смерти, и сердце бьется от волнения; воин с жаром отваги бросается вперед, и затем все кончается. Однако новая жизнь все продолжается и продолжается. И Пинкни не в силах постичь ее.
«Что от меня требуется?» – безмолвно спрашивал он, понимая, что некому дать ответ. Он казался себе сбитым с толку, запуганным ребенком, который тоскует об отце. Энсон Трэдд погиб как герой, и чувство гордости за него всегда пересиливало боль утраты. Теперь Пинкни должен заменить его, и сына переполняла скорбь о человеке, который был для него целым миром, хотя сам он этого тогда не понимал. Он словно видел перед собой отца – высокого, красивого; словно вновь слышал его низкий голос, то веселый, то сочувственный; Пинкни вспоминал его силу, тепло, любовь. «Помоги мне, папа! – хотелось ему крикнуть. – Мне так не хватает тебя!»
Но Пинкни был одинок.
Он должен был стать плантатором, учиться вести хозяйство под руководством отца и опытного управляющего. Впереди было много времени, и все должно было идти своим чередом, по заведенному издавна порядку. Теперь же у него нет ни времени, чтобы учиться, ни образцов, которым он мог бы следовать. Пинкни понимал, что у него нет знаний для управления плантацией. Все было у него в крови – и чередование времен года, и прочая привязанность к полям и реке, и надежда на Бога, в чьей власти губить и возрождать и который добивается смирения, посылая бури. Но это еще не все. Тетя Джулия может помочь. Она обещала. Хотя одними советами не обойдешься. Карлингтон не конфискован, он расположен севернее земель, подпавших под указ Шермана. Пинкни все еще хозяин имения. Велики ли там разрушения? Тетя Джулия только и сумела узнать, что нанятый ею управляющий ушел. В своем последнем отчете он писал, будто работники разбежались, прихватив с собой все, что можно было унести.
«Ничего страшного, – подумал Пинкни. – Я обо всем позабочусь сам. Даже с одной рукой человек может научиться и пахать, и сеять. По крайней мере, хоть семью прокормлю». В его душе затеплилась надежда. Он вспомнил и жирную пашню, и волнующиеся леса. Но горькие мысли заставили померкнуть мечту. У него нет ни мулов, ни семян, ни ружей, ни патронов, ни плуга. А главное, у него нет денег. Вся пища в доме – припасы слуг, которые получают продукты от янки. Он подумал о Карлингтоне, и сердце его дрогнуло. Как же он упустил это из виду! Он не имеет права растрачивать силы, предаваясь скорби.
Надо найти дело в городе. Многие обучаются ремеслу, а он не боится тяжелой работы. Как только закончатся мятежи и на улицах станет спокойно, он отправится искать работу. Что-то ведь надо делать.