А тот, за кем мы последовали в эту трущобу, продолжал шагать в темноте, поминутно оступаясь то в канаву, то в ее притоки, образованные дождем. Он прошел в глубь двора и остановился у последнего дома. Дверь, вернее то, что от нее осталось, была наполовину открыта — для удобства многочисленных обитателей дома; он стал карабкаться по темной ветхой лестнице на чердак.
Две-три ступеньки отделяли его от двери, как вдруг она сама распахнулась; девушка, такая же тощая и хилая, как свечка, которую она бережно заслоняла рукой, робко выглянула на лестницу.
— Это ты, отец? — спросила она.
— А то кто же? — хмуро отозвался он.— Чего ты дрожишь? Или ты думаешь, я много выпил сегодня? Без денежек не больно разгуляешься, а чтоб денежки были, работать надо, вот что! Да что это, в самом деле, стряслось с девчонкой?
— Мне худо, отец, мне очень худо,— сказала девушка и тут же разрыдалась.
— А-а,— протянул он тоном человека, вынужденного, наконец, против воли признать неприятный для него факт.— Ну, что ж, надо поправляться, а то так и будем сидеть без денег. Ты бы сходила к приходскому врачу да попросила бы у него какого-нибудь лекарства. Зря» что ли, они деньги получают, черт бы их подрал! Да что Это ты в дверях стала? Пусти — ну?
— Отец,— прошептала девушка, прикрыв дверь и заслонив ее собой.— Уильям вернулся.
— Кто? — переспросил он, вздрогнув.
— Тише,— сказала девушка,— Уильям. Наш Уильям.
— Что ему нужно? — спросил он, сдерживая гнев.— Денег? Пить-есть? Ну, так он ошибся адресом. Дайка мне свечу — да дай же сюда, дурёха, я его не съем! — И, вырвав свечу из ее рук, он шагнул в комнату.
На старом сундучишке, подперев руками голову и устремив глаза на едва тлеющие угольки в очаге, сидел молодой человек лет двадцати двух на вид, очень худо одетый — в плохонькой куртке из грубой материи и таких же штанах. При виде отца он вскочил.
— Запри дверь, Мэри,— торопливо проговорил молодой человек.— Запри дверь! Да ты, никак, меня не узнаешь, отец? Ну, да с тех пор, как ты меня выгнал из дому, прошло немало времени — не диво, что ты меня забыл.
— Так что же тебе тут нужно? — спросил отец, садясь на табурет по другую сторону очага.— Что тебе нужно?
— Убежище,— отвечал сын.— Я попал в беду. Ну вот. Если меня схватят — петля на шею. Это — как пить дать. Если вы меня тут не укроете, меня непременно схватят. Это тоже как пить дать. Вот и все.
— Так, стало быть, ты грабежами да убийствами занимаешься, да? — спросил отец.
— Стало быть, так,— отвечал сын.— Тебя это удивляет, отец?
Он в упор посмотрел на отца, тот отвел глаза и потупился.
— Где твои братья? — спросил он после продолжительного молчания.
— Там, где они уже не станут тебя беспокоить. Джон уехал в Америку, а Генри умер.
— Умер! — воскликнул отец — тут даже он невольно содрогнулся.
— Умер,— повторил молодой человек.— Он в умер у меня на руках, лесник подстрелил его, как собаку. Он повалился навзничь, я его подхватил, и кровь его текла по моим пальцам. Она лилась из груди, как вода. От потери крови он ослаб и почти ничего уже не различал, но он нашел в себе силы броситься на колени, тут же, в траве, и начать молиться. Он просил бога внять мольбам его матери, если она взята на небо, мольбам о своем младшем сыне. «Я ведь был ее любимцем, Уилл,— сказал он,— и мне сладко вспоминать, что как ни мал я был, когда она умирала, и как ни разрывалось мое сердечко от горя, а все же я мог, стоя на коленях в ногах ее постели, возблагодарить бога за ту любовь, какую он внушил мне к матери, за то, что я не исторгнул ни единой слезы из ее очей... Ах, Уилл, зачем ее у нас отняли,— зачем ее, а не отца?» Это были его последние слова, отец,— продолжал молодой человек,— как хочешь, так и понимай. В пьяном угаре ты ударил его по лицу в то утро — помнишь,— когда мы убежали из дому? Вот и все.
Девушка громко рыдала. Отец, уткнув голову в колени, мерно раскачивался из стороны в сторону.
— Если меня схватят,— продолжал между тем молодой человек,— меня увезут обратно — туда, где я убил лесника, и там, на месте, повесят. Без твоей помощи, отец, меня здесь не разыщут. Дело твое, конечно,— может, ты сам захочешь выдать меня. А нет — тем лучше: я бы тут переждал немного, а там махнул бы за границу.