Приняв ревностное участие в уничтожении завтрака со всею быстротой и энергией, каковые суть наиважнейшие качества, которыми могут обладать деловые люди, мистер Ральф Никльби сердечно распрощался со своими соратниками и в непривычно хорошем расположении духа направил стопы на запад. Проходя мимо собора св. Павла, он свернул в подъезд, чтобы проверить часы, и, держа руку на ключике, а взор устремив на циферблат соборных часов, был погружен в это занятие, как вдруг перед ним остановился какой-то человек. Это был Ньюмен Ногс.
— А, Ньюмен! — сказал мистер Никльби, смотря вверх и занимаясь своим делом. — Письмо касательно закладной получено, не правда ли? Я так и думал.
— Ошибаетесь, — отозвался Ньюмен.
— Как? И никто не приходил по этому делу? — прервав свое занятие, осведомился мистер Никльби.
Ногс покачал головой.
— Так кто же приходил? — спросил мистер Никльби.
— Я пришел, — сказал Ньюмен.
— Что еще? — сурово спросил хозяин.
— Вот это. — сказал Ньюмен, медленно вытаскивая из кармана запечатанное письмо. — Почтовый штемпель — Стрэнд, черный сургуч, черная кайма, женский почерк, в углу — К. Н.
— Черный сургуч? — переспросил мистер Никльби, взглянув на письмо. — И почерк мне как будто знаком, Ньюмен, я не удивлюсь, если мой брат умер.
— Не думаю, чтобы вы удивились, — спокойно сказал Ньюмен.
— А почему, сэр? — пожелал узнать мистер Никльби.
— Вы никогда не удивляетесь, — ответил Ньюмен, вот и все.
Мистер Никльби вырвал письмо у своего помощника и, бросив на последнего холодный взгляд, распечатал письмо, прочел его, сунул в карман и, успев к тому времени поставить часы с точностью до одной секунды, начал их заводить.
— Именно то, что я предполагал, Ньюмен, — сказал мистер Никльби, не отрываясь от своего занятия. — Он умер. Ах, боже мой! Да, это неожиданность. Право же, мне это не приходило в голову.
Выразив столь трогательно свое горе, мистер Никльби снова опустил часы в карман, старательно натянул перчитки, повернулся и, заложив руки за спину, медленно зашагал на запад.
— Дети остались? — поравнявшись с ним, осведомился Ногс.
— В том-то и дело, — ответил мистер Никльби, словно ими и были заняты его мысли в эту минуту. — Двое.
— Двое! — тихо повторил Ньюмен Ногс.
— Да вдобавок еще вдова, — добавил мистер Нинльби. — И все трое в Лондоне, будь они прокляты! Все трое здесь, Ньюмен.
Ньюмен немного отстал от своего хозяина, и лицо его как-то странно исказилось, словно сведенное судорогой, но был ли то паралич, или горе, или подавленный смех — этого никто, кроме него, не мог бы определить. Выражение лица человека обычно помогает его мыслям или заменяет нужные слова в его речи, но физиономия Ньюмена Ногса, когда он бывал в обычном расположения духа, являлась проблемой, которую не мог бы разрешить самый изобретательный ум.
— Ступайте домой! — сказал мистер Никльби, пройдя несколько шагов, и взглянул на клерка так, словно тот был его собакой.
Не успел он произнести эти слова, как Ньюмен перебежал через дорогу, нырнул в толпу и мгновенно исчез.
— Разумно, что и говорить! — бормотал себе под нос мистер Никльби, продолжая путь. — Очень разумно! Мой брат никогда ничего для меня не делал, и я никогда на него не рассчитывал, и вот, не успел он испустить дух, как обращаются ко мне, чтобы я оказал поддержку здоровой сильной женшнне и взрослому сыну и дочери. Что они мне? Я их никогда и в глаза не видел.
Предаваясь этим и другим подобным размышлениям, мистер Никльби шагал по направлению к Стрэнду и, бросив взгляд на письмо, словно для того, чтобы справиться, какой номер дома ему нужен, остановился у подъезда, пройдя примерно половину этой людной улицы.
Здесь жил какой-то художник-миниатюрист, ибо над парадной двери была привинчена большая позолоченная рама, в которой на фоне черного бархата красовались две фигуры в морских мундирах с выглядывающими из и них лицами и приделанными к ним подзорными трубами; был тут еше молодой джентльмен в ярко-красном мундире, размахивающий саблей, и джентльмен ученого вида, с высоким лбом, пером и чернилами, шестью книгами и занавеской. Помимо сего, здесь было трогательное изображение юной леди, читающей какую-то рукопись в дремучем лесу, и очаровательный, во весь рост, портрет большеголового мальчика, сидящего на табурете и свесившего ноги, укороченные до размеров ложечки для соли. Не считая этих произведений искусства, было здесь великое множество голов старых леди и джентльменов, ухмыляющихся друг другу с голубых и коричневых небес, и написанная изящным почерком карточка с указанием цен, обведенная рельефным бордюром.