— И кто знает, если он навестит меня, когда я обоснуюсь на месте (а он, конечно, меня навестит), он, быть может, влюбится в Кэт, которая будет вести мое хозяйство, и… и… женится на ней. А, дядя? Кто знает?
— Да, в самом деле, кто? — буркнул Ральф.
— Как бы мы были счастливы! — с энтузиазмом воскликнул Николас. — Боль разлуки ничто по сравнению с радостью свидания. Кэт вырастет красавицей. Как я буду гордиться, слыша это, и как счастлива будет моя мать, снова соединившись с нами, и эти печальные времена будут забыты, и… — Перспектива была слишком ослепительна, чтобы можно было ее созерцать, и Николас, совершенно ею потрясенный, слабо улыбнулся и зарыдал.
Эти простодушные люди, родившиеся и выросшие в глуши и совершенно незнакомые с так называемым светом — условное словечко, которое, будучи разъяснено, частенько обозначает проживающих в этом свете негодяев, — смешали свои слезы при мысли о предстоящей разлуке. И, когда первое волнение улеглось, они принялись беседовать со всем пылом надежды, никогда еще не подвергавшейся испытаниям, о блестящем будущем, перед ними открывавшемся, как вдруг мистер Ральф Никльби заметил, что, если они будут терять время, какой-нибудь более счастливый кандидат может обогнать Николаса на пути к фортуне, которую предвещало объявление, и таким образом разрушит все их воздушные замки. Это своевременное напоминание положило конец беседе.
Николас старательно записал адрес мистера Сквирса, после чего дядя и племянник отправились вдвоем на поиски этого превосходного джентльмена. Николас энергически убеждал себя в том, что отнесся весьма несправедливо к своему родственнику, невзлюбив его с первого взгляда, а миссис Никльби не без труда внушала дочери свою уверенность, что он гораздо более расположен к ним, чем кажется, на что мисс Никльби покорно ответствовала: да, это весьма возможно.
Сказать по правде, на добрую леди немало повлияло обращение деверя к ее здравому смыслу и лестный намек на ее превосходные качества, и, хотя она горячо любила мужа и по-прежнему была без ума от своих детей, он с таким успехом задел одну из этих маленьких диссонируюших струн в человеческом сердце (Ральф хорошо знал наихудшие его слабости и вовсе не знал наилучших). что она не на шутку начала почитать себя симпатичной и несчастной жертвой неосмотрительности своего покойного супруга.
Глава IV,
Николас и его дядя (с целью воспользоваться без промедления счастливым случаем) наносят визит мистеру Уэкфорду, владельцу школы в Йоркшире.
Сноу-Хилл! Что это за место Сноу-Хилл? — могут задать себе вопрос мирные горожане, видя эти слова, ясно начертанные золотыми буквами по темному фону на северных почтовых каретах. Люди имеют какое-то неопределенное и туманное представление о месте, название которого нередко мелькает у них перед глазами или частенько звучит в ушах. Какое великое множество догадок вечно кружит около этого Сноу-Хилла! Название такое хорошее! Сноу-Хилл — да еще Сноу-Хилл в компании с «Головой Сарацина» — рисует нам благодаря такому сочетанию идей нечто строгое и суровое! Холодная пустынная местность, открытая пронизывающим ветрам и жестоким зимним метелям, темные, холодные, мрачные вересковые пустоши, днем они безлюдны, а ночью честные люди стараются не думать о них; место, которого избегают одинокие путники и где собираются отчаянные головорезы, — таково или примерно таково должно быть представление о Сноу-Хилле в этих отдаленных девственных краях, где, подобно мрачному призраку, проносится ежедневно и еженощно «Голова Сарацина» с таинственной и загробной пунктуальностью, продолжая свой стремительный и неудержимый полет в любую непогоду и словно бросая вызов самим стихиям.
Реальность не совсем такова, но презирать ее отнюдь не следует. Здесь, в сердце Лондона, в самом деловом и оживленном его центре, в вихре шума и движения, словно преграждая путь гигантскому потоку жизни, который неустанно катится из различных кварталов и развивается у его стен, здесь стоит Ньюгет[21], и на этой людной улице, на которую Ньюгет взирает так хмуро, в нескольких футах от грязных, ветхих домишек, на том самом месте, где продавцы супа, рыбы и гниющих плодов занимаются своей торговлей, десятки людей среди грохота, с которым не сравнится даже гул большого города, четверо, шестеро или восемь сильных мужчин одновременно, бывают насильственно и стремительно вырваны из мира; сцена эта среди бурных проявлений жизни кажется устрашающей, когда любопытные глазеют из окон, с крыш, со стен и колонн, и несчастный умирающий, охватывая отчаянным взором все, не встречает среди бледных, обращенных вверх лиц, ни одного лица — ни одного! — которое выражало бы жалость или сострадание.
21
Ньюгет. — Центральная лондонская тюрьма Ньюгет для лиц, осужденных за государственные и тяжелые уголовные преступления, была снесена в начале XX века. Дальше речь идет о публичных казнях, которые во времена Диккенса производились у ворот Ньюгета.