— Вы сами человек высоконравственный, — сказал мистер Снаули.
— Надеюсь, сэр, — ответил Сквирс.
— Я имею удовольствие знать, что это так, сэр, — сказал мистер Снаули. Я справлялся у одного из тех, кто вас рекомендовал, и он сказал, что вы благочестивы.
— Надеюсь, сэр, я имею к этому некоторую склонность, — ответил Сквирс.
— Надеюсь, что и я имею, — отозвался мистер Снаули. — Мне бы хотелось сказать вам несколько слов в соседнем отделении за перегородкой.
— Разумеется, — осклабился Сквирс. — Милые мои, поболтайте минутку-другую с вашим новым товарищем по играм. Это один из моих воспитанников, сэр. Фамилия его Беллинг; он из Таунтона, сэр.
— Вот как? — отозвался мистер Снаули, воззрившись на бедного мальчугана, словно тот был какой-то диковинкой.
— Он едет со мной завтра, сэр, — сказал Сквирс. — А сейчас он сидит на своих пожитках. Каждому мальчику, сэр, полагается захватить с собой два костюма, шесть рубашек, шесть пар носков, два ночных колпака. два носовых платка, две пары башмаков, две шляпы и бритву.
— Бритву! — воскликнул мистер Снаули, когда они перешли в соседнее отделение. — Зачем?
— Чтобы бриться, — ответил Сквирс, медленно и раздельно.
Ничего особенного не было в этих двух слонах, но тон, каким они были произнесены, должен был привлечь внимание, так как владелец школы и его собеседник пристально смотрели друг на друга в течение нескольких секунд, а затем обменялись весьма многозначительной улыбкой. Снаули был человек елейного вида, с приплюснутым носом, одетый в темный костюм, а на ногах его были длинные черные гетры; физиономия его выражала величайшее смирение и святость; тем более примечательна была его улыбка без всякой явной причины.
— А до каких лет мальчики могут оставаться у вас в школе? — спросил он наконец.
— До тех пор, пока их друзья будут вносить плату каждые три месяца моему агенту в столице или до той поры, пока они не сбегут, — ответил Сквирс. — Давайте говорить начистоту; я вижу, что мы друг друга поймем. Что это за мальчики? Незаконнорожденные дети?
— Нет, — возразил Снаули, встретив взгляд единственного глаза владельца школы. — Вы ошибаетесь.
— Я думал, что незаконнорожденные, — хладнокровно сказал Сквирс. — У нас таких очень много. Вон и тот мальчик.
— Тот, что в соседнем отделении? — спросил Снаули.
Сквирс утвердительно кивнул головой; его собеседник еще раз взглянул на мальчугана, сидящего на сундуке, и, отвернувшись с таким видом, словно был крайне разочарован его сходством с другими мальчиками, заявил, что ему бы это и в голову не пришло.
— Однако это так! — воскликнул Сквирс. — Но вернемся к вашим мальчикам. Вы хотели поговорить со мной?
— Да, — ответил Снаули. — Дело в том, что я им не отец, мистер Сквирс: я всего-навсего отчим.
— Ах, вот оно что! — воскликнул владелец школы. — Теперь сразу все объяснилось. Я удивлялся, какого черта вы хотите отправить их в Йоркшир. Ха-ха! О, теперь я понимаю!
— Я, видите ли, женился на их матери, — продолжал Снаули. — Держать мальчиков дома стоит дорого, а так как у нее есть маленькое состояние, находящееся в ее распоряжении, то я опасаюсь (женщины так неразумны, мистер Сквирс), как бы она не растратила деньги на них, что было бы, знаете ли, гибельно для этих детей.
— Понимаю, — отозвался Сквирс, откидываясь на спинку стула и помахивая рукой.
— И это побудило меня, — заключил Снаули, — поместить их в какой-нибудь пансион, подальше, где не бывает никаких каникул — никаких нелепых приездов домой дважды в год, которые так нарушают равновесие детей, — и где они могли бы немножко закалиться, понимаете?
— Плата вносится вовремя, и никаких вопросов не будет, — сказал Сквирс, кивая головой.
— Совершенно верно, — подхватил тот. — Однако серьезное ли внимание уделяется нравственности?
— Серьезное, — сказал Сквирс.
— Полагаю, домой разрешается писать не слишком часто? — не без колебания спросил отчим.
— Вообще не разрешается, если не считать рождественского письма, в котором они сообщают, что никогда еше не были так счастливы, и выражают надежду, что за ними никогда не пришлют, — ответил Сквирс.
— Лучшего и пожелать нельзя, — потирая руки, сказал отчим.
— Теперь, когда мы друг друга поняли, — сказал Сквирс, — разрешите мне вас спросить, почитаете ли вы меня человеком добродетельным, примерным и порядочным в частной жизни и питаете ли глубочайшее доверие к моей неукоснительной честности, прямоте, религиозным принципам и дарованиям, поскольку я являюсь лицом, чей долг — брать на себя заботу о молодежи?