Другой вариант «мордоворота» приносил Карру непосредственное удовлетворение. Он ставил тебя метрах в семи от себя, сжимал кулак, примеривал руку так, чтобы она была на уровне твоей челюсти, а потом говорил «беги». Тебе нужно было врезаться в его кулак. Если Kapp чувствовал, что ты бежишь не на полной скорости, он заставлял тебя делать это снова и снова, пока не был, наконец, доволен результатом. Если последствия от ударов были достаточно серьезными — сломанный нос, рассеченная губа или поврежденный глаз, — он давал разрешение пойти в лазарет, указывая в качестве причины травмы что-нибудь вроде «поскользнулся в душе» или «упал во время игры». Kapp был не лучше Филдса. Он делал вид, что не замечал, когда кто-нибудь из его стучавших любимчиков пытался трахнуть другого воспитанника.
Я пробыл в Индианской исправительной школе для мальчиков больше трех лет, но все, что я могу сказать о ней хорошего, — это то, что там был классный газон. Если смотреть со стороны города, школа была похожа на университет в миниатюре. Но пока раздувавшиеся от гордости родители других детей хвастались примерным поведением своего чада и его успехами в учебе, я только и делал, что прикрывал свою задницу и сносил все гадости, достававшиеся мне от надсмотрщиков. В том возрасте, когда большинство детей ходят в приличную школу, живут с родителями и узнают гораздо более приятные вещи, я выковыривал силос и табачную жвачку у себя из задницы, приходил в себя после порки ремнем и учился ненавидеть весь мир.
Когда мне было шестнадцать, я наконец сбежал вместе с двумя другими воспитанниками. Я больше не обещал себе вернуться домой законным способом, как намеревался три года назад в день поступления в исправительную школу. Освобождение можно было заслужить или получить в суде. Мама даже не думала добиваться решения суда о моем освобождении, а многочисленные попытки побега и прочие проступки не позволяли мне заслужить освобождения примерным поведением.
Выбравшись с территории школы, мы с ребятами украли машину и поехали в Калифорнию. По пути мы угоняли другие автомобили и бросали их по мере необходимости. Чтобы раздобыть денег на бензин и еду, мы обчищали бакалейные магазины и заправки. Мы добрались до Юты, прежде чем нас поймали за очередной угон. Поскольку машина была задержана на границе штата, нас передали федеральным властям и рассматривали наше дело по закону Дайера. В марте 1951 года меня отослали в государственную исправительную школу для мальчиков в Вашингтоне, округ Колумбия. Я оставался на свободе всего лишь две недели. Я знал, что новые нарушения означали для меня более длительный срок нахождения в тюрьме, но мне было наплевать. Я вырвался из исправительной школы в Индиане.
Федеральное исправительное заведение отличается от такого же, но в подчинении штата, как день и ночь. Судя по всему, на федеральном уровне больше озабочены тем, почему ты попал в исправительное учреждение, и что нужно для того, чтобы ты встал на путь истинный. А в исправительной школе штата — по крайней мере, так было во время моего перевоспитания — суть была в том, чтобы выбивать из тебя дурь и заставить тебя жалеть, что ты вообще появился на свет.
Даже воспитанники в федеральном исправительном заведении были рангом повыше — это был уже целый «класс», а не какие-то парии из тюрем штата. Но парни есть парни: незрелые, с желанием доказать всем и каждому, что они настоящие мужчины, они сами наживали себе проблемы. Сейчас, вспоминая прошлое, должен признать, что стремлением самоутвердиться я грешил больше остальных. Я хотел во что бы то ни стало выделиться «в общей толпе». В учреждении, наполненном молодыми ребятами, выделяться позволяла в первую очередь физическая сила — крепкий парень пользовался всеобщим уважением.
Не будучи рослым от природы, я никогда не мог впечатлить окружающих своей силой. Но в шестнадцать лет, когда у меня за плечами было уже почти пять лет заключения, я научился выкручиваться из любой ситуации, в которой не хотел оказаться. Все бы ничего, но я всегда жаждал принадлежать к тем, у кого есть власть. Так что я брал если не силой, то смелостью. Я был готов на все и замечал все происходящее. Я знал, где были спрятаны все ножи, как проносить контрабанду, кого тайно трахали, кому можно было доверять, а кому нет. Я был достаточно умен, чтобы не задевать тех, кто мог отделать меня.