Сверкавшая золотом парча, тонкой выделки шерсть и лен полудюжины различных расцветок, усеянные драгоценными камнями, с десяток разновидностей мехов, мечи с инкрустированными рукоятями — на сей раз пировавшие в огромной зале даже затмили своим великолепием росписи на стенах.
Еда была столь же богатой и обильной. Блюдо с фаршированным осетром подали опять — только на сей раз внутри оказалось нечто вроде рачьего мяса, а соусом оно было щедро залито таким, что Ши пришлось не раз и не два просить подлить ему пива.
Как и полагается истинным богатырям, Ши с Чалмерсом восседали во главе стола, по бокам от патриарха. Тот с изумлением слушал их отчет о том, сколько половцев им удалось уложить и каким образом.
— А сам ты так и не попробовал своего зелья — даже чуточку? — спросил он у Ши.
— Я не осмелился. Я и понятия не имел, какой оно произведет эффект… Один ратник, который пил мед, потом рассказывал, что поначалу чувствовал себя так, будто может унести на плечах весь мир, а потом — словно этот мир на него рухнул. В этом есть для меня какая-то загадка, хотя я сам набрасывал чары.
— Есть и еще одна загадка, которую надобно разгадать, не так ли? — сказал патриарх.
Взгляд, который он направил на Чалмерса, ясно сказал обоим психологам, что кто-то уже успел проболтаться.
— Не удалось тебе одолеть одного-единственного половецкого колдуна, в то время как сотоварищ твой одолел целые банды! Может статься, что с простыми степными воинами, в волшебстве не сведущими, управиться проще, чем с искушенным чародеем, сын мой, но вижу я и другой ответ. Набрось какие-нибудь простенькие чары. Прямо сейчас.
Оба психолога уставились на патриарха так, будто у него выросла вторая голова.
Он улыбнулся:
— Отпущу я тебе грехи, коли чары твои будут безобидны! Но, по-моему, известна мне разгадка загадки твоей.
Ши продекламировал:
Через мгновение Ши едва не уронил в соус маленький фотоальбом с тисненой обложкой. Он был чертовски похож на… Но такого не могло быть! Он открыл его. С фотографии на него глянула Бельфеба.
— Возвращайся туда, откуда явился! — приказал он альбому заметно прерывающимся голосом.
Альбом немедленно испарился.
Чалмерс попробовал то же самое заклятие.
Все трое выждали целую минуту. Чалмерс попробовал опять. По-прежнему ничего.
Лицо Чалмерса в страхе исказилось.
— Неужели я потерял свой дар?
Его голос дрожал.
— Чепуха! — отмахнулся было Ши. — Формальная логика — вещь постоянная и неизменная по всему этому континууму. Ее нельзя остановить.
Тут сам Ши все-таки остановился, поскольку понял, что у него по-прежнему больше вопросов, чем ответов, и что помочь Чалмерсу он пока не в силах.
— Вы разделили с князем хлеб и соль, когда встретились с ним, — сказал патриарх. — А ты, Рюрик Васильевич, изменил этому хлебу и соли. Такое, увы, и промежду россами случается, и Богу это неугодно. Рано или поздно счастье изменяет предателю. А дар волшебный и был твоим счастьем — по крайней мере, лично я такую вижу разгадку.
— Но я поступил так только ради жены — ей-то я не изменял!
— А был ли способен ты помочь ей, когда нуждалась она в помощи?
— Что же нам делать? — спросил Ши. Чалмерс временно лишился дара речи — очевидно, из-за того, что не знал, разразиться ему руганью или рыданиями.
— Если ты желаешь помочь своей супруге, надлежит покаяться тебе в том зле, что причинил ты князю. Но покаяние сие должно быть истинным, — предостерег патриарх.
Чалмерс был ученым до мозга костей — «покаяние» являлось понятием религиозным и вещью для него более чем чуждой. Он хмыкал, гмыкал и бушевал даже дольше, чем боялся Ши. Он очень опасался, что в любой момент с губ Чалмерса сорвется слово «суеверие» или даже «чушь», а уж о том, как на это может отреагировать патриарх, и думать не хотелось.
Но альтернативы у Чалмерса не было. Патриарх проявил терпение истинного пастыря, загоняющего заблудшую овцу (а в случае с Чалмерсом — скорее барана) обратно в стадо. Он безмятежно слушал, пока злость в голосе Чалмерса не сменилась горем. Наконец пожилой психолог на мгновение обхватил голову руками и поднял взгляд на патриарха.
— Что я должен сделать? — глухо выдавил он.
— Должен поститься ты завтра — после такого пиршества это будет нетрудно, — а к вечеру прийти в базилику. Я буду ждать тебя там.