Попутно им нужно было управляться и с собственно бухгалтерской работой своей фирмы. «У нас были клиенты средние, мелкие – частные клиенты, – вспоминал Бинс. – Некоторые были “с приветом”, прямо скажем. Опять же, как говаривал Сол Альперн, нормальный человек в бизнес не пойдет, он просто устроится на службу».
Бинс и Авеллино и сами были «с приветом», вроде колоритных персонажей рассказов Деймона Раньона, перемещенных в реальную жизнь. У Фрэнка Авеллино была курьезная привычка говорить о себе в третьем лице, называя себя полным именем. Когда он давал показания и его спросили, получало ли партнерство банковские ссуды, Авеллино ответил: «Ну что вам сказать? Однажды Майкл Бинс и Фрэнк Авеллино взяли в банке, в Chemical Bank, кредит на миллионы долларов, безо всякого обеспечения, точка… А потом передумали и вернули банку все деньги. Как они на нас разозлились!..»
Почему же они так поступили? «Не люблю я раскрывать финансовую отчетность, нечего им совать везде свой нос… Я парень скрытный, как и Майкл, кстати сказать… Это не их собачье дело, называя вещи своими именами, и, вообще, не очень-то нам нужны были их деньги».
Всех, кто посылал им деньги, Авеллино и Бинс называли не инвесторами, а «кредиторами». Они упорно повторяли, что клиенты одалживали им деньги для финансирования инвестиционной деятельности бухгалтерской фирмы. Фирма, со своей стороны, обещала выплачивать этим частным кредиторам поквартальный процент, и выплачивала – из прибылей, заработанных на инвестициях у Мэдоффа. Они с такой настойчивостью, снова и снова, излагали эту версию, что невольно закрадывается мысль: они со своим прибыльным бизнесом рассчитывали вписаться в законодательную лазейку, именовавшуюся «векселя на предъявителя», которые не требуется представлять регулирующим финансовым органам.
Позже в ответ на вопрос, откуда у партнеров-бухгалтеров взялась уверенность, что они смогут выплачивать обещанный процент этой все расширяющейся вселенной «кредиторов», Авеллино пояснил: «У Майкла Бинса и Фрэнка Авеллино были собственные активы, которые, как мы всегда знали, в любой момент могли быть востребованы, потому что по этим займам мы несли персональную ответственность».
Несмотря на столь нестандартные схемы, целая армия инвесторов уверовала в то, что наконец-то нашлось приемлемое решение мучительной для них инвестиционной дилеммы. Заехав далеко за пределы регулируемой Уолл-стрит, они, как непослушные юнцы, раскинули лагерь в неведомом краю, где не было ни писаных правил, ни надзора строгих взрослых. При этом сами-то они считали, что нашли надежный берег: ведь им обещан стабильный доход и никто не просит идти на жертвы, связанные с высокими, вздутыми инфляцией прибылями от рискованных инвестиций. Страшно заблуждаясь относительно принимаемых на себя рисков, они были счастливы, что Avellino & Bienes милостиво позволили им инвестировать, или ссудить , свои личные деньги для финансирования деятельности Мэдоффа.
В результате множество неглупых, но легковерных инвесторов потянулись к Мэдоффу по опасной дорожке через ничейную, с точки зрения контроля, территорию. И очень многих на этот путь вольно или невольно подтолкнули их партнеры по бизнесу, их доверенные бухгалтеры.
4. Большая четверка
Компьютерные технологии, пустившие корни на Уолл-стрит в 1970-х годах, позволили миру повнимательнее приглядеться к чародеям фондового рынка, умеющим в нужное время выбрать нужные акции, к тем, кто в минувшее десятилетие завладел вниманием общества простых смертных. К несчастью для чародейской братии, аналитики обнаружили, что портфель ценных бумаг, искусно сформированный хваленым гением, обычно не более эффективен, чем портфель, сформированный наугад.
Губительно-обольстительная идея, будто существует гений, которому ведомо тайное знание, как выбирать нужные бумаги в нужный момент и изумлять рынок двух– или трехзначными процентами, и так из года в год, без поражений и потерь, – это не более чем идея-феникс, живучая, но глупая мечта, способная возрождаться в более или менее неизменном виде, как феникс из пепла, после каждого финансового кризиса.
Вечный зов этой мечты околдовал и богатого инвестора по имени Стенли Чейз, и это имело далекоидущие последствия для Берни Мэдоффа, казавшегося именно тем гением, которого искали Чейз и все прочие.
К концу 1960-х годов Чейз, благовоспитанный солидный господин, продал семейный бизнес по производству трикотажных изделий на Восточном побережье и удалился на покой. До переезда в окрестности Лос-Анджелеса, примерно в 1970 году, он жил в Сэндс-Пойнт на Лонг-Айленде со своей весьма эффектной женой Памелой (одна статья в New York Times той поры отмечает ее цветущий вид и аккуратно уложенные светлые волосы) и тремя детьми. Памела Чейз – дочь бродвейского драматурга и, ко времени переезда семьи на Запад, сама подающий надежды драматург.