Впрочем, у Мэдоффа, как считал Чейз, клиентов было не так уж много, и новых он принимал только в качестве одолжения, когда не мог отказать близким друзьям. Не исключено, что на первых порах так оно и было. Мэдофф уже тогда культивировал атмосферу неафишируемой исключительности. Он рассчитывал на то, что счастливчики-клиенты будут помалкивать о том, что состоят в его элитном клубе: лишние разговоры чреваты тем, что ему со всех сторон будут докучать просьбами о вступлении, а ему, как он давал понять, это совершенно ни к чему.
Такая позиция не только отмечала печатью исключительности его набирающий силу бизнес, но и гарантировала конфиденциальность: каждый источник средств пребывал в неведении о существовании остальных. Годы спустя уже трудно определить, в какой момент арбитражный инвестиционный бизнес Мэдоффа слишком разросся, чтобы можно было верить в его правдоподобие.
О том, какую именно прибыль получали компании Чейза в 1970-е годы, мнения расходятся. Мог ли Мэдофф обеспечивать устойчивые арбитражные прибыли в размере 10–14 процентов годовых много лет подряд, как вспоминают некоторые? Во всяком случае, множество неглупых людей уверовали, что так все и было. И, вероятно, во времена самых первых, истинно донорских фондов они были правы.
Инвестиционные счета, которые Чейз открыл у Мэдоффа для своей семьи, не были арбитражными счетами. Гипотетически эти средства вкладывались в бумаги сильных, многообещающих компаний и хранились в них годами, если не десятилетиями. Когда после ареста Мэдоффа инспекторы изучали записи по счетам, то обнаружили, что счета семейства Чейза, которые велись в соответствии с долгосрочной стратегией «купить и держать», оказались в куда лучшем состоянии, чем счета формальных арбитражных компаний, открытых Чейзом для инвесторов извне.
Позднее на судебных процессах прозвучат утверждения, что к 2008 году на многих счетах Чейза была масса странных ошибок. Ценные бумаги покупались и продавались в дни, когда рынки были закрыты, или по ценам, не соответствующим биржевым данным за эти дни. Чейза обвиняли (он все отрицал) в том, что он будто бы приказывал Мэдоффу помечать сделки задним числом и гарантировать, что убытки не будут отражены в отчетности по его счетам, а также фальсифицировать сделки, чтобы выйти на те или иные налогооблагаемые прибыли (убытки).
Богатства, накапливавшиеся на инвестиционных счетах Чейза у Мэдоффа, подпитываемые отчасти комиссионными от внешних инвесторов, позволили Чейзу делать регулярные пожертвования в экономику и благотворительные учреждения Израиля. Щедро помогал он и еврейским благотворительным учреждениям в США, и повсюду его уважали и до небес превозносили.
Впоследствии семейные адвокаты говорили, что Стенли Чейз был совершенно ошеломлен обманом Мэдоффа и никогда в жизни не подозревал ничего подобного. Он верил, что Мэдофф один из тех редких гениев биржи, вроде Уоррена Баффета, Джорджа Сороса или Питера Линча из взаимного фонда Magellan, которые зарабатывали огромные деньги на чистом инстинкте, вне зависимости от условий рынка. Если бы у него мелькнула хотя бы тень предположения о том, что Мэдофф аферист, говорили адвокаты, он бы уж точно не оставил в руках Берни бóльшую часть семейного капитала, свой доход от комиссионных и свои мнимые прибыли от инвестиций.
Стенли Чейз входил в четверку богатейших еврейских предпринимателей, к концу 1970-х годов открывших счета у Берни Мэдоффа. Остальными в этом элитном клубе были легендарный магнат, производитель одежды Карл Шапиро, исполин нью-йоркского бизнеса в сфере недвижимости Норман Ф. Леви и самый молодой из четверых Джеффри М. Пикауэр, который начал с торговли налоговыми прикрытиями, а через десять лет стал ярким воплощением понятия «великий комбинатор».
Другие ключевые клиенты, в отличие от Чейза, не учреждали фидер-фондов и не занимались активным рекрутированием инвесторов для Мэдоффа. Но, как и Чейз, они оставались с Мэдоффом по меньшей мере сорок лет, собирая сногсшибательные урожаи доходов и заверяя в его абсолютной надежности инвесторов от Парк-авеню до Палм-Бич и Беверли-Хиллз.
Их удивительная расположенность к Мэдоффу коренится, по крайней мере отчасти, в особом складе людей, которые добились успеха своими силами и питают великое доверие к собственным тонко настроенным детекторам любого вранья и лукавства. Но против Берни Мэдоффа детекторы оказались бессильны. Несмотря на молодость (сорок ему исполнилось только в 1978 году), Мэдофф был окружен ореолом невозмутимого сознания своей силы, и никаких фокусов, никакой дешевой саморекламы. Он как будто вовсе не нуждался в их покровительстве. Он не пытался позабавить их шутками или «случаями из жизни», зато отдавал должное их собственным шуткам и «случаям из жизни». Он никогда не старался произвести впечатление – и это-то, по законам обратной логики, как раз и впечатляло.