И Род с Гвен пошли дальше вдоль палубы, тогда как монах снова склонился над своим дневником. Когда они оказались за пределами слышимости, Род шепнул Гвен:
— Конечно, рассказы очевидцев не обязательно описывают случившееся в действительности. Людские воспоминания всегда бывают расцвечены тем, во что они хотят верить.
— Вполне допускаю это. — Гвен оглянулась на монаха. — И он так молод и переполнен юношескими идеалами! Несомненно, Катарина и Туан кажутся ему невозможно царственными и внушительными — а зверолюди бесконечно мерзкими и...
— Мама!
Гвен в удивлении отшатнулась, а затем расцвела лучистой улыбкой, когда поняла, что у нее на руках внезапно очутился младенец.
— Магнус, мой милый малютка! Значит, ты явился пожелать родителям счастливого плавания?
Глаза ее потемнели, когда ребенок кивнул, и Род догадался, о чем она думает — о том, что мама с папой могут и не вернуться домой к малышу. Ее требовалось отвлечь.
— Что это у него там — мячик?
Магнус держал тусклый серый сфероид, дюйма четыре в диаметре — и его поверхность внезапно зарябилась. Род уставился во все глаза.
Гвен увидела выражение отвращения у него на лице и быстро сказала:
— Не волнуйся, милорд. Это всего-навсего ведьмин мох, с коим он несомненно играл.
— О. — Род хорошо знал эту субстанцию; она была разновидностью плесени, имевшей особое свойство откликаться на мысли проецирующих телепатов. Род сильно подозревал, что она внесла немалый вклад в развитие эльфов, вервольфов и других населявших грамарийский ландшафт сверхъестественных созданий. — Когда же он начал баловаться с...
Он оборвал фразу, потому что мячик в руке ребенка менялся — и Магнус в удивлении глядел на него во все глаза. Он вытянулся вверх, сплющился и уменьшился снизу, где разделился надвое на отрезок в половину своего роста, а по бокам отделились два кусочка. Верхушка сформировалась в шар поменьше, и форму фигуры начали определять вмятины и линии.
— Что он делает? — прошептала Гвен.
— Боюсь догадываться. — Но Род с болезненной уверенностью знал, чего ему предстоит увидеть.
И оказался прав, так как комок закончил свое преображение и взмахнул опасным на вид боевым топором, открывая щель рта и показывая клыки, которые сделали бы честь и саблезубому тигру. Обозначившиеся поросячьи глазки покраснели от безумной жажды крови, и он принялся неуклюже подыматься по руке Магнуса.
Ребенок пронзительно закричал и отшвырнул его от себя как можно дальше. Уродец приземлился на палубу, осев на один бок; но этот бок выпучился в прежнюю форму, когда он поднялся на ноги и заковылял по палубе, выискивая, чего бы разграбить.
Магнус уткнулся головой в грудь Гвен, воя от ужаса.
— Вот, милый, он сгинул, — заверила его она, — или сейчас же сгинет — и, сузив глаза, обратила горящий взгляд на миниатюрного монстра. Он сделал один шаг, и нога у него превратилась в мякиш.
— Этот зверочеловек, — прошептал Род, — злая пародия на неандертальца.
Еще один шаг, и модель зверочеловека снова превратилась в мяч.
— Но ведь малыш не видел никаких сражений! — запротестовал Род. — Как же он смог...
— Милорд, — процедила сквозь зубы Гвен, — мох не сохранит свой вид, если я не буду принуждать его. Другой разум борется со мной за преобразование его.
— Тогда избавься от него — побыстрее! Кто его знает, еще найдет, чего доброго, себе подобную, и пойдут размножаться естественно!
— Готово, — отрезала Гвен.
Ведьмин мох превратился в такой гладкий шар, что так и сверкал, а потом рванул с палубы и устремился далеко-далеко, направляясь к горизонту.
Гвен снова переключила внимание на Магнуса.
— Вот, детка, вот! Ты в этом не виноват; это какой-то злой и бессердечный человек так переделал твой мячик, чтобы напутать малыша! — Она подняла взгляд на Рода со смертью в глазах. — Кто мог такое натворить?
— Не знаю, но выясню. — Род и сам испытывал желание кого-то покалечить. Он быстро окинул взглядом палубу, поглядел даже на снасти, пытаясь найти кого-то смотревшего на них — но в поле зрения находилось только двое матросов, и ни тот, ни другой даже не косились в их сторону.
Но брат Чайлд все еще что-то записывал в своей книге.
Род уставился на него. Этого не могло быть. Но... Он снова подошел к брату Чайлду, ступая легко, почти на цыпочках, и, вытянув шею, глянул через плечо монаха на записываемые им слова.
— «...они были огромными, — гласила рукопись, — со свисавшими до колен руками и утиравшимися им в самые подбородки клыками. Глаза у них были безумными красными точками, подобающими более свинье, нежели человеку, и светились они на голове, подобной шару, но слишком маленькой для столь великого тела. Единственным оружием им служил огромный и смертоносный топор, и они всегда рыскали с ним, ища, кого бы убить».
— Ты не понимаешь, чего просишь, — воскликнул Пак. — Я же всегда был создан для битвы, род Гэллоуглас! Ты хоть представляешь, какие возникают возможности поозорничать, когда люди воюют?
— Очень даже неплохо, — мрачно ответил Род. — Слушай, я знаю, как тяжело не лезть в бой — но ты должен думать о благе всего Грамария, а не только о собственных развлечениях.
— Кто сказал, будто я должен? — огрызнулся, свирепо нахмурившись, эльф.
— Я, — ответил Бром О'Берин; и Пак, бросив один лишь взгляд на чело своего государя, живо сник.
— Ну тогда, значит, должен, — вздохнул он. — Но почему непременно я? Неужели нет никаких других эльфов, способных выполнить такую простую задачу?
— Нет, — отозвался с абсолютной уверенностью Род. — Она кажется простой только тебе. Мне приходят на ум лишь несколько других эльфов, которые, возможно, сумеют с ней справиться — но ты единственный, в ком я уверен.
Пак заметно надулся от самомнения.
— Ты единственный, — еще больше поднажал Род, — у кого хватит воображения и красноречия, чтобы провернуть это дело.
— Ты сделаешь это, — строго приказал Бром, — а не то ответишь передо мной, хобгоблин, когда закончится битва.
— А, ладно, сделаю, — вздохнул Пак, но также и приосанился. — Но все равно, Чародей, не понимаю, зачем монаху нужен кто-то, рассказывающий о происходящем, когда он сможет все увидеть собственными глазами.
— Вот это-то и есть самое первое, что тебе придется устроить, не так ли? Какой-нибудь способ сделать его ослепшим на протяжении битвы. Но ничего постоянного, — поспешно добавил Род, увидев, как заблестели у Пака глаза.
— Ладно уж, — вздохнул эльф, — да будет так. Мы погрузим его во мрак только на час-другой. Но какая с того польза, если я буду рассказывать ему, что происходит?
— Но ты не станешь этого делать, — возразил Род. — Тебе надо рассказывать ему то, чего не происходит.
— Чего-чего? — уставился на него Пак. — Я правильно расслышал? Мне надо говорить: «Нет, выше голову! Дождь не льет, а луна не светит! Солдаты не жмут дружески руки зверолюдям, и не уступают ни пяди!» Что еще за глупости?
— Это не совсем то, что я хочу, — подавил улыбку Род. — Не надо так негативно, Пак. Думай об этом примерно в таком духе: «Наши храбрые, героические шеренги наступают, а смертоносная масса трусливых зверолюдей бредет, спотыкаясь, к ним со злобой в глазах! Они ловят взгляды солдат, и наши молодцы застывают, пораженные Дурным Глазом! Но ведьмы с чародеями вырывают их из-под власти, и вперед выступает Верховный Чародей, сверкающий соперник на гигантском вороном скакуне, и призывает их в атаку! Вдохновленные его доблестью, наши мужественные солдаты набираются отваги; они издают гневный крик и атакуют врага!»
Пак завистливо посмотрел на него.
— Ты хочешь выделить свои собственные достоинства, не так ли?
— Ну да, когда это оправдано, — смутился Род. — А в данном случае это прямо-таки крайне важно. Иначе брат Чайлд не поверит тебе, Пак, и какого б еще эффекта ты не добился, ты должен заставить его поверить, что твой рассказ достоверен.
В стороне бухнул воздух, и перед ними очутился Тоби.