— Кончено! Ужель ты вонзил нож недостаточно глубоко?
— Еще нет, — стиснул зубы Род. Он снова подошел к Катарине и продолжал холодным голосом: — Этот славный вельможа, герцог Логайр, твой родной дядя, из любви к тебе выступил против всей твоей знати, даже против своего родного сына!
Голос его надломился. Ее глаза вскинулись, полные страха.
— И это именно из-за твоих действий, из-за твоего произвольного законодательства и полного отсутствия дипломатии Ансельм повернул против отца. У него было двое сыновей, и ты лишила его обоих!
Она замотала головой, все быстрее и быстрее, и губы ее произносили безмолвное отрицание.
— И все же он по-прежнему верен! — прошептал Род. — Он по-прежнему верен, хотя они убили бы его за это и были чертовски близки к этому!
Она в ужасе уставилась на него.
Род слегка постучал себя по плечу.
— Вот это плечо приняло кинжал, что пронзил бы его сердце. И даже при этом только чудом и с помощью одной ведьмы, о которой ты едва ли знаешь, я сумел вывезти его живым.
Бром вскинул голову, ища что-то на лице Рода. Тот нахмурился и продолжал:
— Но я вывел его с риском для жизни и привел его обратно в целости. И что же я нахожу? Его должны держать пленником, и даже не так, как подобает знатному пленнику! Нет, не обращаясь с должным уважением и почтением, а как простого карманника, в тесной темной тюрьме!
Он сделал для эффекта паузу, довольно-таки сильно гордясь последним образчиком аллитерации.
Но с этим он малость перебрал, она овладела собой. Вскинув подбородок, она смахнула скупые слезы.
— Перед моими законами, сударь, все равны!
— Да, — согласился Род, — но это должно означать, что с крестьянами надо обращаться как с лордами, а не наоборот!
Он склонился над ней, лицо в дюйме от ее лица.
— Скажи мне, королева, почему это Катарина должна относиться ко всем с презрением?
Это была ложь; она не ко всем относилась с презрением, только к знатным, но в глазах ее появились боль и виноватое сомнение в себе.
И все же она вскинула подбородок и провозгласила:
— Я королева — и все должны склоняться перед моей властью!
— О, они склонялись, склонялись! Пока ты не отвесила им оплеухи — тогда они ответили тем же.
Он отвернулся, упершись гневным взглядом в очаг.
— И я не могу сказать, что виню их, так как ты лишаешь их свободы.
— Свободы? — уставилась на него Катарина. — Что это за речи, сударь? Я стремлюсь дать больше свободы крепостным!
— Да, к этому ты стремишься, — кисло улыбнулся Род. — Но как ты подходишь к тому, чтобы дать ее! Ты берешь все на себя, даже больше. Ты лишаешь их сегодня, чтобы дать им больше завтра!
Он трахнул кулаком по подлокотнику ее кресла.
— Но это завтра наступит после дождичка в четверг, неужели ты этого не видишь? Слишком много болезней в этой стране, всегда будет новое зло, против которого надо будет бороться, и слово королевы должно быть неоспоримым законом, чтобы командовать армией в борьбе против зла.
Он медленно отвел руку, глаза его горели.
— И поэтому он никогда не наступит, тот день, когда ты сделаешь их свободными, в твоей стране никто не будет иметь свобод, кроме королевы!
Он сцепил руки за спиной и принялся расхаживать по комнате.
— Ее есть лишь столько-то на всех, знаешь ли, этой свободы. Если один человек имеет больше, то другой должен иметь ее меньше, потому что один командует, а другой подчиняется.
Он держал руку перед ней, медленно сжимая ее в кулак.
— Вот так, мало-помалу, ты будешь похищать ее до тех пор, пока не станут повиноваться малейшей твоей прихоти. Ты будешь обладать полной свободой, сможешь делать все, что ты пожелаешь, но свободна будешь ты одна. Ничто из этой свободы не перепадет твоему народу. Вся, вся будет собрана у Катарины.
Его рука разжалась и слегка стиснула ей горло. Она уставилась на него и сглотнула, прижимаясь к спинке кресла.
— Но человек не может жить без по крайней мере малости свободы, — мягко произнес он. — Они должны иметь ее или умереть.
Его рука медленно сжалась.
— Они поднимутся против тебя, объединенные своим общим врагом — тобой. А потом они снова выжмут из тебя свои свободы — медленно, медленно.
Катарина рванула его руку, борясь за дыхание. Бром прыгнул освободить ее, но Род отпустил ее раньше.
— Они повесят тебя на воротах твоего замка, — прошептал он. — И знать будет править вместо тебя, все твои дела будут вымараны, и в этом ты можешь быть уверена, ибо так всегда бывало с тиранами.
Она вскинула голову, в глазах ее была боль. Она набирала воздух, чтобы говорить, мотая головой во все более твердом отрицании.
— Нет, не я, — наконец выдавила она из себя. — Не это, нет! Никогда не тиран!
— Всегда тиран, — мягко поправил Род. — С рождения. Всегда тиран. Для всех, кто тебя окружал. Хотя ты никогда не знала этого до сегодняшнего дня.
Он отвернулся, сцепив руки за спиной.
— Но теперь ты знаешь. И знаешь также, что тебе некого винить в мятеже, кроме себя. Ты их толкала и толкала, своих вельмож, все сильнее и сильнее, для блага народа, по твоим словам. — Он оглянулся через плечо. — Но разве этот мятеж также не дает возможность увидеть тех, кто смеет тебе сказать: «нет!», увидеть, кто из них настоящие мужчины?
Ее лицо исказило презрение.
— Мужчины? — Слово это прозвучало неприличным ругательством. — В Грамарие больше нет никаких мужчин, только мальчишки, довольные своей участью игрушек женщин!
Он криво улыбнулся.
— О, есть еще мужчины. Мужчины на юге, мужчины в Доме Хлодвига или, по крайней мере, один там есть. Мужчины, моя королева, но мужчины благородные, любящие свою королеву и ненавидящие наносить ей удар!
Ее веки опустились, презрение, игравшее на ее лице, превратилось в улыбку.
— Именно то, что я говорила, нет больше мужчин в Грамарие.
— Они есть, — очень спокойно ответил Род. — И они идут в поход на север, чтобы доказать это.
Она уставилась на него, затем медленно села в кресло.
— Ну, так они идут в поход на север, а я встречу их на Бреденской равнине. И все же среди них нет ни одного, кого я назвала бы мужчиной. Скоты, все до единого.
— О, ты их встретишь. — Род подарил ей приторно-сладкую улыбку. — И что ты используешь в качестве армии, и кто будет ею командовать?
— Я буду командовать, — надменно ответила она. — Я и Бром. И будет там пятьсот гвардейцев королевы и семьсот солдат из армий королевы и трижды двунадесять рыцарей из моих владений.
— Шестьдесят рыцарей! — Губы Рода сжались, растягиваясь по углам. — Не хватит даже для того, чтобы поразвлечь южных рыцарей одной полной атакой! Шестьдесят рыцарей из скольких сотен в твоем королевстве? А все остальные выстроились там, против тебя! И двенадцать сотен пехотинцев против тысяч мятежников!
Катарина в судороге сжала руками подлокотники кресла, чтобы унять их дрожь, страх лишил ее лицо цвета.
— Мы победим ради чести Плантагенетов и Грамария или погибнем благородно.
— Я пока еще, — натянуто заметил Род, — не видывал благородной смерти в битве. Они все попросту малость беспорядочны.
— Молчать! — оборвала она. Затем закрыла глаза и опустила голову, костяшки пальцев, лежащих на подлокотнике кресла, побелели. Она поднялась, снова гордая и спокойная, и Род не мог не восхититься на миг ее мужеством.
Катарина села за стол, придвинула к себе пергамент и перо, почиркала с минуту, потом протянула пергамент Роду.
— Отнесите это моему дяде Логайру, — сказала она. — Это приказ, чтобы он явился здесь передо мной, и охранная грамота, ибо я думаю, что вскоре мне понадобятся рядом все верные люди.
Род взял пергамент и медленно скомкал его в кулаке.
Он швырнул его в огонь, не сводя глаз с Катарины.
— Ты напишешь письмо герцогу, и я отнесу его, — сказал он антарктическим голосом, — но в нем ты будешь просить его оказать любезность аудиенцией.
Спина ее выпрямилась, а подбородок задрался кверху. Род поспешно утеплил голос, улыбнувшись.
— Бросьте, бросьте, моя королева! Вы уже имеете все свободы. Неужто вы не можете немножко потратиться на вежливость?