— Сумеешь, — заявил Туан с искрящимися глазами.
Большой Том взбежал по лестнице с помощником Пересмешника на одном плече и трубой и барабаном на другом.
Он бросил инструменты и положил связанного к его товарищам.
Затем он выпрямился, уперев кулаки в бока, и ухмыльнулся.
— Здорово, мастеры! Что велишь сделать с ними, лордик?
— Ты возьмешь барабан и, когда я дам знать, повесишь этих четверых на перилах, но не за шею. То намного больше к нашей чести, что мы взяли их живыми.
Род вскинул бровь.
— Надеюсь, это не старый анекдот о том, что мы мол достаточно могущественны, чтобы быть милостивыми?
Он не услышал ответа, потому что Том принялся бить в барабан. Помещение наполнил тенорный рокот.
Род поднял рог.
Туан ухмыльнулся, вскочил на перила и встал, широко расставив ноги и сложив руки на груди.
— Созови их, мастер Гэллоуглас, — крикнул он.
Род поднес к губам мундштук и заиграл «побудку».
Она звучала довольно странно на охотничьем роге, но произвела свое действие. Прежде чем он добрался до половины второго куплета, зал наполнился нищими, грабителями, хромыми, однорукими, ворами, карманниками и убийцами.
Их ропот, прибой и ветер перед штормом наполнили зал, как контрапункт к рогу и барабану. Они были спросонья, с осоловелыми глазами, с отуманенными мозгами, швыряющие друг другу тысячу недоверчивых вопросов, с потрясением и испугом увидевшие Туана, брошенного в тюрьму, стоящим высоко и гордо в зале, из которого он был изгнан.
Ему полагалось страшиться их, ему полагалось страшиться возврата, а уж если он вернулся, то следовало это сделать как тать в ночи, украдкой и тайком.
И все же он стоял свободно у них на глазах, созвав их к себе горном и барабаном — а где же Пересмешник?
Они были потрясены и больше, чем малость, испуганы. Люди, которых никогда не учили мыслить, теперь столкнулись с немыслимым.
Род закончил тушем и резко оторвал трубу от губ, завертев ее сверкающим кругом и завершив тем, что раструб ее уперся ему в бедро.
Большой Том дал барабану последнее заключительное «бум».
Туан повел рукой в сторону Тома и начал очень тихо щелкать пальцами. Барабан снова заговорил — рокочуще, настойчиво, но очень тихо.
Род поднял взгляд на Туана, который усмехался, уперев руки в бока, ни дать, ни взять царственный эльф, вернувшийся в свое королевство. Он посмотрел на зрителей, потрясенных и исполненных страха, пялившихся, разинув рты, на повелительную, командную фигуру над ними.
Род вынужден был признать, что это был отличный способ начать речь.
Туан вскинул руки, и зал затих за исключением мерного рокота барабана Большого Тома.
— Вы прогнали меня! — крикнул Туан.
Толпа съежилась, бормоча, полная страха.
— Прогнали, выбросили вон! — воскликнул Туан. — Вы отвратили от меня глаза свои, отвернулись от меня, думали никогда больше не смотреть на меня!
Ропот усилился, начал принимать угрюмый отчаянный оттенок.
— Разве не был я изгнан? — вопросил Туан, а затем: — Молчать!
И, как по волшебству, зал затих.
Он низвел на толпу обвиняющий перст и прорычал:
— Разве не был я изгнан?
На этот раз нашлись некоторые, пробормотавшие:
— Да.
— Разве не так?
Хор «да» усилился.
— Разве не так?
— Да, — прокатилось над головами толпы.
— Разве вы не называли меня предателем?
— Да, — снова проворчала толпа.
— И все же, вот я, стою здесь, — прокричал Туан. — Сильный и свободный, и снова хозяин Дома Хлодвига!
Никто этого не оспаривал.
— А где настоящие предатели, которые увидели бы всех вас разорванными в клочья в безнадежной битве? Предатели, которые превратили Дом Хлодвига в тюрьму в мое отсутствие? Где они теперь, чтобы оспаривать мое главенство?
Он положил руки на бедра, в то время как толпа пустила этот вопрос по рядам, а Том быстро привязал десятифутовую нить к путам Пересмешника, а другой ее конец привязал к столбу перил.
Когда ропот «где?» и «Пересмешник» начал усиливаться, он обслужил таким же образом троих приспешников.
Туан дал ропоту нарасти и усилиться, затем, как раз когда он достиг своего пика, подал знак Тому.
Том с Родом перебросили связанных через перила, где они и повисли по двое по обе стороны от Туана. Пересмешник пришел в сознание, он начал извиваться и брыкаться на конце своей веревки.
Зал наполнился потрясенным молчанием.
Туан усмехнулся и сложил руки на груди.
Толпа зарычала, словно один огромный дикий зверь, и бросилась вперед.
Передние ряды принялись подпрыгивать, пытаясь достать болтающиеся ноги.
Непристойные эпитеты, проклятия Пересмешнику и его приспешникам так и летели из огромного зала.
— Вот! — крикнул Туан и вскинул руки, толпа замолкла. — Вот предатели, воры, отнявшие у вас свободы, что я добыл для вас!
Большой Том усмехнулся, не сводя горящих глаз с молодого лорда, раскачиваясь в ритм со словами юноши.
Ибо воистину, паренек сейчас казался футов двенадцати ростом.
— Разве вы не родились без всяких хозяев? — крикнул Туан.
— Да! — проревела ему толпа.
— Вы родились для воли, — прогремел Туан. — Верно, свободы быть вне закона и нищенствовать, но рожденные свободными!
Затем:
— Разве вы не родились дикими? — практически провизжал он.
— Да! — завизжала в ответ толпа. — Да, да, да!
— Разве я украл у вас вашу свободу?
— Нет, нет!
Кривобокий горбун с повязкой на глазу крикнул:
— Нет, Туан, ты дал нам больше свободы!
Толпа утвердительно зашумела.
Туан снова скрестил руки, улыбаясь, давая одобрительным крикам идти своим чередом.
Когда они только-только прошли свой зенит, он снова вскинул руки и прокричал:
— Говорил я вам?
Воцарилось молчание.
— Говорил я вам, что вы должны иметь мое разрешение на ночь любви?
— Нет! — заревели они в ответ, оба пола, для разнообразия объединившись.
— И никогда не скажу!
Они закричали:
— Ура!
Туан улыбнулся и почти застенчиво склонил голову в знак благодарности.
— И все же, — Голос Туана упал на низкий, угрюмый, гневный регистр. Он нагнулся вперед, размахивая перед зрителями стиснутыми кулаками. — Когда я вернулся в ваши коридоры сей темной вечерней порой, что я обнаружил?
Голос его поднялся, усиливаясь.
— Вы позволили этим подлым негодяям похитить все, что я дал вам!
Толпа зарычала.
Туан махнул левой рукой. Том ударил в барабан с такой силой, что оборвал толпу.
— Нет, больше того, — воскликнул Туан. Его указательный палец тыкал в толпу, глаза искали индивидуальные лица. Его голос стал теперь холодным и размеренным. — Я обнаружил, что в своей подлой трусости вы позволили им украсть даже ту свободу, с которой вы родились!
Толпа зароптала, испуганно и неуверенно. Передние ряды шарахнулись назад.
— Даже свое прирожденное право вы позволили украсть у вас!
Ропот обернулся волной страха от презрения, звучавшего в серебряном языке.
— Вы позволили им отнять у вас даже право на постельную свободу!
Он взмахнул рукой, снова ударил барабан.
— И вы называете себя мужами, — засмеялся Туан резким пронзительным смехом.
Волна ропота пошла теперь на него мрачными, протестующими голосами:
— Мы — мужи! — крикнул кто-то, и толпа подхватила: — Мы мужи! Мы мужи! Мы мужи!
— Да! — завизжал одноглазый горбун. — Только дай нам сих болтающихся негодяев, что ограбили нас, Туан, и мы докажем, что мы — мужи! Мы разорвем их на части, сдерем с них кожу! Мы не оставим и унции мяса висеть на их костях! Мы переломаем даже их кости и вытащим костный мозг.
Толпа кровожадно завыла.
Туан выпрямился и сложил руки на груди, мрачно улыбаясь. Толпа увидела его, ее рев стих до ворчания с оттенком вины, затем раскололся на очаги угрюмого шепота и умолк.
— Разве это мужество? — почти спокойно произнес Туан. — Нет!
Он выбросил руку вперед, тыкая, обвиняя.
— Я видел стаи собак, могущих еще лучше выполнить эту работу!