— Ну, голубушка, ты молодец! Дай, я тебя рассмотрю! Дурак, твой гвардеец! Такую горлицу упустил! Но ты его не очень вини. Знаю по обкому этого Захара Викторовича! Прохиндей мужик, вполне мог изнасилование влепить. Выхода у гвардейца не было. Он вернется к тебе непременно, лишь бы, бедолага, не опоздал! В обкоме смеются над Захаром, как он зятя заполучил. Я постарался. И Василий Федорович знает. Но и я дал маху. В прошлое лето можно было вытащить гвардейца, я подумал, что рано. В июле этого года не нашел его, а сунулся в августе, он в июле зарегистрировался с этой изнасилованной фальшивкой. Теперь застрял. Пьет горькую. Так продолжится, пропадет мужик.
— Было бы не так обидно, если бы в очередной раз влюбился, как все думают, а он просто влип по пьянке.
— Ты допускаешь, что и вправду было изнасилование?
— Нет, конечно. Был сильно пьяный и ответил на инициативу, как он говорил когда-то. Продался за беляши и дорогие вина.
— Ничего он не продался. За ним устроили очень грамотно обдуманную охоту и загнали в заранее вырытую яму. Теперь оттуда очень трудно выбраться. Да и ты крепко тоже виновата.
— Нет на мне вины. За колбасу расплачиваться постельными услугами никогда не вздумаю.
— И он не расплачивался. Его умело обманули. Поэтому запил.
Как будто чувствовал директор, что все сорок пять минут Юрий стоял рядом со мной. В стене между классом и кабинетом Петра Ильича была когда — то дверь. Ее забили щитами и оштукатурили, пройти нельзя, а слышно все. Вот директор и слушает уроки в восьмом классе, когда находится в кабинете. И меня слушал…
Восьмой класс стал "моим", хотя мальчишкам сильнее не хватало Юрия, я заняла его место, но не заменила его. Что поделаешь, на безрыбьи и рак — рыба. Но и я что-то сумела. С первого сентября ни одного сорванного урока, ни одного провала на экзаменах. Жить стало лучше, жить стало веселее: и в вечерней школе порядок, и мальчишки восьмого только радуют, и свои дела в институте без зазоринки, обе сессии сдала на "отлично". Петр Ильич проверил зачетку и убил: " Ахмет Шакирович ушел в семилетку директором, тебя беру завучем". Сказал, как отрезал, знал, что не осмелюсь перечить, очень его уважаю. Ах, если бы третьим был Юрий, школа заговорила бы в полный голос, а пока ритм не пробивается, голос коллектива звучит очень невнятно, гораздо слабее, чем в родной, детдомовской.
Да и коллектива почти нет, каждый живет сам по себе. Ни откровенных рассуждений о своих успехах и неудачах, ни песен, ни совместных чаепитий, ни анекдотов, ни дружеских подначек. Разбились на кучки и шипят по своим углам. Мое назначение завучем приняли в штыки. Недоучка, выскочка, повертела хвостом, и на тебе — завуч! Фигура!
Вот теперь началась настоящая педагогическая каторга. Директорские трудности в прежней школе сейчас казались детской забавой. И это при Петре Ильиче, который тянул школьный воз и за коренника, и за пристяжную. Моя стихия — самые разные расписания и отчеты, посещение уроков — очень меня не удовлетворяла… Учителя избегают ходить друг к другу на уроки, расписание взаимопосещений висит больше для проформы, и сами уроки без изюминки, без огонька, и никто не смей сказать об этом. Тут же поднимется вой с жалобами на преследование. При организации мужской школы учителей собирали с бору по сосенке, но за два года они вполне могли бы сплотиться в коллектив. Этого не произошло, потому что верховодили дамы типа Веры и Софьи, справиться с которыми не смог даже Петр Ильич. Ни о каких коллективных исследованиях и думать не стоило. В детдомовской школе царили доверие и порядочность, поэтому мнения об уроках высказывались откровенно, а здесь любая откровенность тут же вызовет склоку. Мой стол стоит в учительской, я днями выслушиваю разговоры коллег и мучаюсь от невозможности от них скрыться. Юрий разрядил бы атмосферу! И здесь его не хватает! Петр Ильич с первого взгляда понял, как он нужен школе, надеялся заполучить его, приняв меня на работу, а Юрий обманул и его, и меня. Радовали девятиклассники, заходила к ним с легкой душой, старательно искала новые формы работы, так как не годилось слепо переносить опыт, приобретенный в вечерней школе и на уроках с любознательными мальчишками первого класса. Кое-что удачно получалось сразу, кое-что приходилось долго нащупывать, а Юрия нет, поддержать некому. С Петром Ильичом говорим только об общешкольных делах, о проблемах, касающихся всего коллектива, обсуждать детали урока у нас времени нет. Хотя вечернюю школу я оставила, перенапряжение чувствую во всем, а тут на меня свалилась новая нагрузка. Классным руководителем девятого класса был Павел Гаврилович, учитель физкультуры и завхоз, близкий друг Петра Ильича, второй мужчина, работающий в школе. Он взмолился, что интеллектуальные парни выходят из-под его власти, для них авторитетна только Татьяна Павловна, ее они слушают беспрекословно, вот пусть она и будет их классным руководителем. Я возмутилась: где это видано, чтобы завуч был еще и классным руководителем. Петр Ильич отмахнулся. Дескать, справишься. Девятиклассники встретили мое назначение восторженным гулом и обещали быть паиньками. Я скептически заметила, что паиньками они никогда не были, у них другое амплуа, но выдержать школьный режим они вполне могут, и пока этого достаточно.