Я отрицательно покачала головой и спросила подругу:
— Помнишь, Женя, ты однажды сказала, что немка вытащила записную книжку Чародея и вы читали его стихи… Помнишь? Ты еще говорила, что там был какой-то рисунок, который я должна непременно сама посмотреть. Я по карманам мужа никогда тайком не шарила, в записную книжку не заглядывала, а спрашивать не стала. Сам Юрий не показал, значит пока не считает нужным это делать… Так что же там было нарисовано? Надеюсь, не забыла?
— Не забыла. Только не что, а кто… Братик тебя изобразил… абрис твоей головки и надпись внизу: "Утоли моя печали"… Аня узнала, есть такая икона, так и называется: "Утоли моя печали". Он тебя боготворил…
Я крепилась изо всех сил, но сдержаться не смогла. Снова расплакалась…. Через два года нам с Юрием стукнет по пятьдесят…. Полувековой юбилей. Уже пенсия замаячила, а сердце молодое, ему тяжко без любви и душевной теплоты… Нестерпимо захотелось унестись в те далекие счастливые годы, почувствовать ласку сильных рук любимого, услышать возле уха нежный шепот…. Улыбаясь сквозь слезы, я сказала:
— Он мне говорил об этом в песне, но я не приняла всерьез. Помнишь девичью страдательную: "Мне ненавидеть тебя надо, а я, безумная, люблю!" Когда мы оставались вдвоем в учительской или в классе, даже вечером или в воскресенье, — никаких нежностей. Единственная позволительная вольность — не называть друг друга по имени-
отчеству. Сидим рядом двое коллег и работаем. Ничего, кроме работы, нас не связывает. У него руки чесались обнять, а нельзя. Мучился, но сдерживал себя. Вот однажды он и укорил: "Да, я терпел все муки ада, и до сих пор еще терплю… Мне ненавидеть тебя надо, а я, дурак, боготворю!" Слово "дурак" пропел сочно, раскатисто, я и подумала, что это скорее шутка, чем признание. А он из меня икону сделал…
— Вот видишь, ничего он не забыл. Вы столько лет не виделись, — продолжала терзать Женя. — Нужно же вам хоть раз поговорить начистоту! Чего ты упрямишься?
— Ничего уже изменить нельзя. У него жизнь наладилась, зачем ее ломать? Наша встреча добром не кончится. Так и передай.
— Лучше скажи ему об этом сама. Подумаешь, трагедия — поговорите часок… Мир не содрогнется, небо на землю не упадет…
— Жизнь наша содрогнется, мы оба сверзнемся в пучину и детей моих потащим с собой! Пока он не разведется, наши встречи невозможны, но разводиться ему сейчас уже не стоит… Работа наладилась, в семье установился покой, зачем ломать?
— Что ты, какая семья? Дочки с пятого класса учатся во Фрунзе, живут на той же квартире, где Лариса жила с Юрием, пока учились в институте. С ними и бабка, мать Ларисы. Приезжают только на каникулы и то ненадолго. Лето проводят на Иссык-Куле, в пансионате, в компании семей столичных начальников Девочек замучили воспитанием. Обе посещают музыкальную школу, изостудию и кружок бальных танцев… А уроки! Чувствуешь, какая нагрузка! Да, забыла: в моду входит английский язык, они изучают его в школе и на дом еще учительница приходит. Не как простые смертные: здороваясь, книксен делают…. Приседают жеманно…. Портят девчонок бабка с матерью! Отец для них — человек черной кости, плохой, только позорит такую красивую и хорошую маму… Чужак, не свой… Первое время и Юрий ездил с ними на озеро, но держался от баб обособленно. Возьмет напрокат лодку и уплывает подальше от всех на целый день. Там раздевается до плавок, ловит рыбу, с наслаждением ходит босиком, разжигает костерок, печет рыбу или варит уху… Ни на концерты ни в кино с семьей не ходит. Ну, что это за жизнь! И дома не лучше. Лариса всегда напомажена, причесана, нарядна. Босиком — ни — ни — ни! Красивые босоножки, сандалии, тапочки…Теща с девочками во Фрунзе, за домом присматривает ее двоюродная сестра, немного глуховатая…. Готовит простые блюда. Без грузинских, литовских и итальянских выкрутасов. С нею стало легче: украинский борщ, вареники, блины…. Сейчас ему легче. Вот послушай, как прежде жилось. Он как-то соорудил окрошку по вашему рецепту с петушиной ножкой в прикуску, бабье с девочками по примеру Ларисы демонстративно отставили тарелки. Лариса не терпит никакого напоминания о его прежней жизни… Вы летом вечно бегали босиком, а Юрий вообще почти голый… Вольно себя чувствовал, хозяином… А там вроде приживальщика… То не делай, туда не ходи, на все пуговицы, под ремень… Все эти годы он не поет… и стихов не читает… даже анекдоты забыл…. Подумай, каково ему! Седой весь, совсем белый…. Как только приезжают с Иссык-Куля, он сразу на велосипед — к дальним кукурузным полям, к урману… Берет с собой фронтовой котелок и старый запаянный чайник. Кукуруза уже твердеет, но кое-где он находит молодые початки, набьет ими котелок, разожжет костер из сухого камыша, разденется, окунется в урман, усядется перед огнем и вот тут вдали от надзора и контроля начинает петь вполголоса. И приятеля тут нашел. Молодой парень, только что с действительной, совхозный объездчик любит его слушать. Новое поколение этих песен уже почти не поет…. Вдвоем за компанию они умнут пару котелков кукурузы, расправятся с несколькими арбузами, опорожнят чайник. Чай, конечно, материнкой заварен, по старой памяти… Объездчик хорошо знает, где что растет, он заранее и доставляет молодую кукурузу, арбузы или дыни…. Знаешь, чем они заменяют сахар? Свеклой.! Объездчик и ее привозит. Они пекут ее в золе и пьют чай со свеклой вприкуску… Мой детский дом недалеко от Первомайского, всего километров одиннадцать, Юрий приезжает часто, то на велосипеде, то на попутках, и я у них бываю, но пореже… Детдомовские дела не пускают…. И тяжело мне у них, не по себе…. Все чистенько, мебель дорогая, библиотека, два телевизора, огромный холодильник, газовая плита, серванты, шкафы… А душа не радуется… Ни сад, ни огород им не нужны, так же, как и корова… Есть при доме садик с небольшим бассейном и беседка прямо возле веранды. Если не на курорте, там в жару обретаются.