— А Тамара?
— Тамара — чудесный человек, будет прекрасная жена, но не для меня. Причина не в ней, а во мне. Я сказал ей об этом.
— Убедил?
— Закроем эту тему! Не будем.
— Хорошо. Закроем эту тему, поговорим о Пушкине. Натали — Мадонна до женитьбы. Есть ли у Пушкина стих, где Натали — жена в твоем понимании.
— Дай подумать. Я знаю все пушкинские стихи о женщинах… Нет, такого стиха у него нет.
— А была ли у него женщина, которую он воспринимал бы как идеальную жену? Керн?
— Ну, попала пальцем в небо. Керн — любовница и только. Она перед глазами — " и жизнь, и слезы, и любовь". Уехала — пожалеет и забудет. Появится — снова "и жизнь, и слезы, и любовь" Опять уехала — снова пожалеет и забудет. Нет, это не жена. В тех стихах, что мне известны, только одну женщину Пушкин воспринимал как жену. Он встретился с нею еще до женитьбы. Затеяв сватовство к Натали, из всех женщин, одаривших его любовью, он попрощался только с нею. Догадываешься, кто это? Я тебе напомню….
— Не стоит труда. В школьной программе, я еще ориентируюсь, а в остальном — пас.
— Тебе известно имя этой женщины. Это графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Донжуанистый Пушкин на своем веку соблазнил более сотни женщин, хорошо знал вероломство и ветреность светских красавиц, но графине верил без колебаний. Когда ее сановный муж сбагрил Пушкина из Одессы в Михайловское, он страшно мучился в разлуке, но был убежден, что "ничьим устам она не предает ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных", потому что даже самый блестящий светский хлыщ "ее любви небесной недостоин". Она верна ему, Пушкину: "Не правда ль, ты одна… ты плачешь… я спокоен". Не мог он жениться на замужней женщине, такой ему близкой! Боже мой, какая это святая сила — женская верность! Удивительные стихи! Он потрясающе простился с нею, когда решил жениться на Натали:
Прими же, дальняя подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга,
Пред заточением его.
Была Керн, были еще женщины. Это эпизоды. Натали — это заточение на всю жизнь. И пусть любимая подруга молча обнимет его на прощанье и постарается забыть…. Он для нее умер. Она теперь овдовевшая супруга и вольна распоряжаться собой, как ей захочется…. Боже, какие стихи, какой в них смысл!… Дурак, олух царя небесного, идиот, тупица безмозглая, я это понял только сейчас! Читал и в госпитале, и на попойках и ни разу не вдумался в их суть! Пушкин чувствовал, что теряет берегиню, а идет в заточение к своей губительнице. Не добро, а злая сила толкает его туда на погибель… Ну, матушка, ты настоящий катализатор! За два вечера перетряхнула все мое нутро до самых печенок… Такая умница! А я тебя на каждом шагу обижал. Ты почему-то терпела, родная, никогда не давала сдачи. Как же трудно живется тебе, лебедушка, среди нас многогрешных!
Глаза мои наполнились слезами. Мягко, очень бережно он сжал мою голову своими большими ладонями и нежными поцелуями собрал слезы даже со щек. Целовал, приговаривая с ворчливой заботливостью:
— Ну вот, этого не надо… Мы так не договаривались… Все, все, хватит… Капитан, капитан, улыбнитесь! Ну вот, хорошо… порядок в танковых войсках…
Я сердцем потянулась к ласке и теплу. Сжимавшая меня жесткая скорлупа легко раскололась на мелкие кусочки и осыпалась невидимой трухой. Во мне проклюнулась слабенькая надежда, что и я могу стать желанной и любимой. Нет, это невозможно… Он забавляется по привычке…. Я отступила на шаг:
— Ай да Пушкин! Ай да Юрий Николаевич! Ай да сукин сын!
— Это как понимать: плюс или минус? — ошарашено спросил Юрий.
— Как знак бесконечности!…
— Опять сиганула! Бесконечный сукин сын? Или по-пушкински? Как?
— Все прекрасно понял…
— Я понял, что получил пощечину!
Он пошел прочь. Я направилась в другую сторону, к горам. Он вернулся.
— Чего испугалась? Зачем ты это сделала? Хотела оттолкнуть? Ничего не получится… Штамп в паспорте не запечатал мою душу… Она хочет жить… И запретить ей этого нельзя! Никому!
Взял меня за плечи и повернул лицом к дому. Я молчала.
На обратном пути он читал Есенина, совершенно незнакомого мне поэта. В учебную программу он тогда не входил, в школьной библиотеке его стихов не было, брать книги в районной библиотеке времени не хватало. Душа онемела от оголенной боли и крика о помощи, вырвавшихся из поразительно искренних и откровенных строк. Юрий и Есенин слились воедино, будто Юрий рассказывал о самом себе: это он чувствует себя, "как лошадь, загнанная, в мыле", потому что не знает, "куда влечет нас рок событий", готов даже, "задрав штаны, бежать за комсомолом", но и там он чужой. Раньше утешение находил в том, "что целовал я женщин, рвал цветы, валялся на траве" и думал, что "жить нужно легче, жить нужно проще, все принимая, что есть на свете", и в конце концов оказалось, что "В этой жизни умереть не ново, но и жить, конечно, не новей!"