За пять военных лет страна потеряла цвет нации — молодых мужчин, подорвав народный генофонд. Он так и не восстановился.
Да, тогда мы стояли в очередях…. Да, запасали впрок муку, соль, спички и все подряд, но цены были низкими, по нашим силам, и держались они стабильно, без инфляции и обмана, поэтому никогда не росли, а, наоборот, постоянно понижались. Лечись бесплатно, детей учили и сам учись бесплатно, работай хорошо — и квартиру получишь бесплатно. За свет, тепло и жилплощадь — копейки! На каникулы почти бесплатные путевки в лагеря для детей, берега теплых морей покрылись курортами, санаториями и домами отдыха, куда может поехать и поправить здоровье каждый труженик. И ездили миллионы летом и зимой, круглый год. Книги и журналы выходили миллионными тиражами, читали все и всюду — в автобусе, самолете, дома на кушетке… Несмотря на очереди, питались люди лучше, чем сейчас. Молока, мяса, фруктов и других продуктов употреблялось тогда на душу населения намного больше, чем сейчас, при лживом изобилии, когда магазины полны товаров, а купить их не может большинство людей. Тогда не было бомжей, не было спида, проституции, наркомании… Не могло быть и речи о беспризорных детях, как не могло быть и речи, чтобы русских девушек продавали в публичные дома на Востоке и на Западе… Продолжительность жизни удлинялась, население росло. А сейчас народ вымирает, особенно русский народ, становой хребет России. Земля, ее недра, фабрики, заводы, больницы, школы, музеи и театры — все принадлежало народу, кормило, одевало и защищало его, поднимало культуру. Сейчас все разворовано, растащено, и мы стоим голенькими перед обнаглевшим Западом, который диктует нашим правителям, что еще нужно сделать, чтобы уничтожить нас до корня. Тогда, при Сталине, мы жили обычной жизнью, радовались и страдали, были счастливы или несчастны, но в любом случае мы верили в завтрашний день, знали, что оно, это завтра, будет таким же защищенным, как и сегодня.
Мы с Юрием не обсуждали серьезно свое будущее и как- то мало тревожились о нем, несмотря на неопределенность нашего положения и незаконность нашей семьи. Он никогда не говорил о фронтовой жене, о причинах разлада, будто ее никогда не было, ее имя заменялось злым словом "штамп". А между тем именно она держала в своих руках наше будущее. Мы просто жили и наслаждались жизнью, убежденные, что так будет всегда. Большого достатка не было, но и голода тоже. Корова, огород, покупки на базаре соды, сахара, масла, муки и других необходимых вещей, обеспечивали наш стол простыми блюдами. К июлю подросли петушки из первых выводков, к осени подрастут и Юрины "крестники", цыплята Кумы, и станет полегче с мясом. Гостей видели редко. Пару раз заглянул Иван Михайлович, мне подарил духи "Красная Москва", Юрию принес пять пачек "Беломора", за обедом раздавили бутылку вермута, добытого Иваном из запасников своего старшего братца. Он откровенно завидовал нашему житью — бытью, удивлялся рациональной наполненности нашего дня, одобрял нашу смелую потугу создать семью, но сомневался, что нам удастся ее сохранить. Верка лезет на стену, рвет и мечет, и не она одна. Детдомовские хапуги, встревоженные призывом "но пасаран", шипят и готовят какую — то гадость. Верка знает, но не говорит, сама готовится их поддержать.
— Вы, ребята, молоток, — говорил он, осматривая, как мы устроились. — Вижу, хлебнули счастья, а все остальное — мура! Плевать на них! Держитесь! Как говорят, на Бога надейся и сам не плошай.
В столярке они о чем- то долго разговаривали, работая у верстака. Иван похвалил результаты Юриных трудов, обещал принести из дому в следующий раз фуганок.
Заглядывал к нам на минутку и Карл Иванович. Мы угощали его любимым борщом. Он сказал, что Костя уезжает на Украину, списался с институтом, его принимают без вступительных экзаменов, а жить будет у своих партизанских товарищей. Очень его зовут. Решения не менял: пединституту и директор детского дома. Карл Иванович привел к нам Костю поздно вечером, без предупреждения. Распахнулась калитка, и запыленные гости вручили Юрию сноп материнки, а мне огромный букет горных ромашек. Юрий сразу повел их под душ. На ночлег они отправились в пустой детский дом, прихватив с собой по паре кочанчиков вареной кукурузы, которая воспринималась ими как деликатес. Обещали быть к завтраку. Явились вовремя, ели с аппетитом, похваливали по-родственному, с шутками. Очень понравился бьющий в нос шипучий мамин квас с мятным запахом. Карл Иванович пригрозил, что влезет к нам в нахлебники, ради такого напитка.
Пройдя в столярку, все трое разделись до плавок. Юрий и Костя ровно загорели, оба привыкли ходить босиком, а вот Карл Иванович стеснялся своей обнаженности и необходимости сбросить обувь, но ради компании терпеливо сносил эти неудобства. Кожа у него белая-белая, конопушки только на руках, лице и плечах. На груди курчавится густой рыжий волос. Чуть полноват, но брюшка нет. Чего стесняться! Ладно скроенный крепкий мужик. Босиком совсем не умеет ходить. Подошва ног нежная, даже пятки розовые, но Юрий с Костей грубо отняли у него босоножки, велев закаляться смело. Здесь нет детей. Татьяна Павловна не в счет.