— И самой плохонькой из краденых мелодий его ослиный рев в подметки не годится, — пылко добавил Циммерман.
— Но зачем это все? — допытывался Джон-Том. — Чего он добивается? С какой целью?
Газерс снова замотал патлатой головой и беспомощно сказал:
— Откуда мне знать? Это его спросить надо.
— Сначала мы думали… ну, типа, чтобы отомстить, — рассуждал Хилл. — А сейчас нам кажется, дело не только в этом.
— Ага, — согласился Газерс. — Может, он так рассудил: если спереть весь музон, людям ничего другого не останется, кроме как его петухов слушать. И поверьте, парни, если вы не слышали, как Хинкель поет Дигби, вы не можете себе представить, какой это мрак.
— Не можете, — эхом подтвердил Циммерман.
— Оба-на! — тявкнул Мадж. — Ниче, щас мы положим конец этой фигне. — Он хлопнул Джон-Тома по спине. — Мой кореш — не тока великий чаропевец, он еще и великий… ладно, ладно, согласен, через край хватил. Он еще и неплохой музыкант.
— Не слишком ли ты щедр на комплименты в этом походе? — поинтересовался Джон-Том.
Мадж невинно заморгал.
— Шеф, да это ж моя натура, ты че, вчера родился?
— Не поможет, — с сожалением произнес Газерс. — Не знаю, дядя, насколько ты хорош, да это и неважно. Хинкель, сволочуга, день ото дня все сильнее. Залезешь к нему, он и твою музыку стибрит. Высосет прямо из этой стремной гитары, и охнуть не успеешь. А тебе останется бессвязный лепет.
— С вами так было? — поинтересовался Джон-Том.
Циммерман с жалким видом кивнул:
— В чистом виде. Теперь мы даже а капелла не можем петь. Выходит воронье карканье.
Газерс постукивал лезвием самодельного томагавка по ладони.
— Мы решили чисто конкретно набраться терпения, выиграть время, авось и получится к Хинкелю подобраться. Но хоть его пение и яйца выеденного не стоит, он не совсем кретин. Задницу всегда прикрывает.
— Мы ребята мирные, — вставил Хилл. — Когда не на сцене, расслабиться любим. Но сейчас — совсем другое дело. Хинкель опасен, его необходимо, типа, остановить. — Взгляд поднялся к облачным утесам. — Но тут есть проблема: он не один. Было б иначе, мы бы просто залезли туда и навешали ему.
— Ага, навешали бы, — подтвердил Циммерман. — Но ему помогают.
— Помогают? — В Мадже проснулись подозрения. — Кто и как?
— Попробуйте его остановить — увидите, — веско заявил Газерс. — Вы и представить себе не в силах, до чего там погано.
— Да, невиданная погань, — согласился Хилл. — И неслыханная.
— Я много чего на своем веку видел и слышал. — Джон-Том сохранял хладнокровие. — И с воображением у меня полный ажур. — Он кивнул на тихонько звенящее облачко нот. — Возьмем, к примеру, эту музыку. Как я подозреваю, ваш бывший приятель украл ее, но удержать не сумел. Она сильнее любой другой. Наверное, она сбежала и отправилась искать подмогу. Аккорды всегда друг дружку поддерживают.
— Он… как бы сказать… не идеален, — старательно подбирал слова Циммерман. — Силен — это да, но не всемогущ, в натуре. Не успел еще опыта набраться. И если все-таки его можно остановить, надо поторапливаться.
— Вы, ребята, на чокнутых здорово смахиваете, — заметил Джон-Том. — Но говорите, как смышленые.
— Да уж, видок у вас! — шепотком поддержал его выдр.
— Ну ты, дядя! Да, мы любим тяжелую музыку, но разве это означает, что у нас и мозги тяжелые? — парировал Газерс.
— Ты за себя говори. — Хилл выбивал на плоском камне дробь окоренными сучками и даже при столь невинном занятии боязливо косился на вершину. — Лично мне без мозгов очень даже неплохо живется.
— Ладно, среди нас есть исключения, — раздраженно согласился Газерс. — А ты, дядя, что имеешь рассказать?
Джон-Том пустился в воспоминания.
— Это было давным-давно. Я учился в колледже, решал, дотягивать ли на адвоката или оставаться с любимой музыкой.
— Да уж, трудный выбор.
Циммерман хихикнул:
— А ты сомневаешься? Ты моих родных не знаешь.
— Вот что, дядя, только не надо тут мне ныть про родню, — осерчал Газерс. — Мои предки в Скарсдейле живут, снобье, каких свет не видел. Я для них паршивая овца, и когда бываю дома, вожу гостей через дверь для слуг, чтоб ты знал! Друзья моих предков говорят, что я своих знакомых по помойкам собираю, прикинь.
— А мои предки считают, мне самому на помойке место, — пробормотал Циммерман.