— Э, брат, да ты шутник. Откуда такой? Вроде не местный.
— Когда-то я жил в Лос-Анджелесе. А сейчас… сейчас можешь смело считать, что я местный.
Хинкель кивнул:
— Как скажешь. Ну, раз ты, приятель, из Лос-Анджелеса, позволяю тебе и твоему хвостатому дружку унести отсюда ноги. Твое счастье, что я по натуре человек добрый. Ты, между прочим, меня от завтрака оторвал.
Джон-Том взглянул на осклизлую горку картошки с кетчупом и ощутил желание освободить желудок от съеденного на последнем привале.
— Мы по пути кое-что слышали. Это, часом, не ты ли музицировал?
— В яблочко. Я над балладой работаю.
— Над балладой? — Мадж захрипел — душил в горле смех. — Ты эту гнусь балладой называешь?
— Полегче, Мадж, — шепнул Джон-Том. — Постарайся не выводить его из себя.
— У тебя что-то на уме, раз ты забрался в такую даль, — задумчиво протянул Хинкель.
Джон-Том заметил, что, ко всему прочему, у похитителя мелодий отвратительная осанка.
— Случайные путешественники на мой остров не заглядывают.
— Нас привела сюда музыка, — ответил Джон-Том. — Горстка аккордов. — Он оглянулся и не был удивлен, обнаружив, что сладкозвучный поводырь предпочел остаться во дворе. Едва ли он заслуживал осуждения. — Надлежит вернуть ее законному владельцу. Как и всю остальную музыку, присвоенную тобою без всякого на то права.
— Законному владельцу? — Хинкель пришел в веселое расположение духа. — Интересно. Свеженькая идея.
— Пора положить конец кражам, — исполнясь решимости, нажимал Джон-Том. — Ты должен оставить в покое честных музыкантов и певцов, например китов.
— Черта с два я их оставлю в покое.
— По словам твоих бывших товарищей по ансамблю, ты ступил на этот скользкий путь из желания остаться единственным существом, способным музицировать, и тогда-де людям волей-неволей придется тебя слушать. — Чаропевец понизил голос. — Смею заверить, ты просчитался. Если посадишь под замок всю музыку на свете, любви к тебе не прибавится.
— Не прибавится? А вот посмотрим. — Тонкий рот исказила кривая улыбка — визуальный аналог подавленной отрыжки. — Стало быть, вас сюда привели мои бывшие соратники, друзья не разлей вода. Последнее время я был к ним излишне снисходителен, позволял вытворять что вздумается. Ничего, они еще заплатят за этот визит.
— Мы бы и сами нашли дорогу.
Джон-Том испугался, что усугубит злосчастья и без того жалкого трио.
— Они себя называют ансамблем! — пробормотал Хинкель. — Шайка джерсийских бездарей! Взять хоть этого Газерса — возомнил, что умеет играть на гитаре. А Хилл! Что за убожество! Ну а Циммерман? Поглядишь на него — решишь, что бас можно доверить любому ханыге. — Раздался визгливый, пронзительный хохот. — То-то раньше носы задирали! А кто они сейчас? Безголосое отребье!
— Почему же ты не отправишь их домой? — Джон-Том сдерживал растущий гнев. — Чего ради томить их здесь?
— А того ради! Мне приятно, что им приходится меня слушать. Когда этим зазнайкам был нужен новый певец, они на меня наплевали. Ну а теперь будут слушать, еще как! Целую вечность!
— Э, шеф, да ты, оказывается, подлый, — прорычал Мадж.
— Нет, крыса, не подлый. Я справедливый. Знаю себе цену. В музыкальном плане. Знаю цену своему таланту. И все ее скоро узнают — альтернативы никому не оставлю. Любому, кто захочет послушать музыку, придется слушать меня! — Хинкель с самодовольной ухмылкой развалился на троне. — А вот когда все познакомятся с моим выдающимся дарованием, когда зауважают меня, вот тогда я, может быть — может быть! — верну кое-что из старой музыки. Кому-то отдам пьеску для пикколо, кому-то — дурацкую любовную песенку. Но не раньше, чем получу заслуженное признание!
Он царственно взмахнул рукой.
— Ну а вам я дарю свободу. Ступайте прочь. Извольте выйти вон! Кыш отсюда! Я сегодня в великодушном настроении.
Джон-Том нахмурился:
— У тебя странная речь. Не похоже на обычного хэви-металлиста.
Иероним Хинкель фыркнул:
— По-твоему, только этот козел Газерс образованный? Да я чуть не защитил диплом бакалавра на факультете экономики в Нью-Йоркском университете!
Мадж бочком приблизился к спутнику и прошептал:
— Чувак, он сплошную лажу гонит! Да где это видано, чтоб кореш изучал экономику и бросил такое выгодное дельце ради пения в сдвинутом ансамбле?
— Мы не уйдем. — Чаропевец мобилизовал свою стойкость.
У Хинкеля сдвинулись брови, отчего узкая физиономия вытянулась еще сильнее. Сейчас он выглядел чуть ли не жутко.
— Пришелец, не зарывайся! Я тебя отпускаю только потому, что ты не из этих безмозглых болтливых животных, вроде твоей крысы.