Вавилон объявил желтую тревогу.
О, черт, лишь бы Вадя успел уехать.
***
По дороге нам попались с десяток бронированных машин ОМП, и в принципе, когда мы остановились на следующем посту, уже было ясно – в Хлебах случилось что-то плохое.
– Дикие захватили и держат деревню. О жертвах ничего неизвестно. Вам приказано пока оставаться здесь.
Сердце едва не выпрыгнуло из груди, и меня пробрал озноб – еще пара часов, всего пара часов промедления, и я бы попала к ним в лапы.
А Вадя? Что с Вадей?
***
К ночи – никто не спал – ответили на запрос из Садов: группа практикантов-агромагов успешно добралась до города. У меня отлегло от сердца – они тоже успели. Какая невероятная удача.
А к утру пришло сообщение из поста возле захваченной деревни: солдаты ОМП отбили Спелые Хлеба. Трое диких арестованы, остальные устранены. Убиты девятнадцать солдат ОМП и двое гражданских, из них трое магов, пятеро солдат-немагов дезертировали. Бежали триста восемнадцать каторжан. Потеряно около полусотни голов КРС, десять лошадей, куры в количестве…
На курах я закончила слушать отчет и со спокойной душой ушла спать. Вот и все. Хлеба вернули, Вадя в безопасности, дикие получили по заслугам. За каторжанами уже организовали погоню, коров переловят… Тупоголовые дикие, на что они только рассчитывали. То Дамбу подорвут, то кур распустят. И к чему все это было?
***
На утро после освобождения Хлебов нам разрешили продолжить путь, и мы выехали. Навстречу по-прежнему попадались машины ОМП – было даже несколько грузовых с серьезным конвоем – в деревню везли новых каторжан. Однако, чем дальше, тем меньше. ОМП умели действовать быстро и эффективно, и уже через неделю жизнь Хлебов войдет в рабочее русло.
Бесконечное обмусоливание всей этой темы тоже постепенно начало сходить на нет, и последний день пути в машине воцарилась благодатная тишина – по крайней мере, приглушенная болтовня радио и редкие реплики водителя вполне за такую годились.
Вавилон встретил дождем. Капли проходили сквозь величественный купол, отчего он мерцал, будто созданный из миллиардов крошечных бриллиантов, и выглядел еще более потрясающе. У меня перехватило дыхание от восторга – и приятного, щемящего волнения. Дом.
Рядом со мной тихо ахнул второкурсник, а полковник ОМП на переднем сидении незамысловато воскликнул:
– Красотища-то какая!
Я недовольно на него покосилась – неужели нельзя восторгаться молча?
Оказывается, я успела отвыкнуть. После долгого отсутствия как будто возвращаешься в другой город. Все кажется иным. И даже родной дом воспринимается совершенно по-новому.
Все казалось таким незнакомым и каким-то нереальным – как город фей. Дома, непривычно ухоженные и шикарные, улицы, непривычно ровные и чистые, фонари, непривычно яркие и частые. Лавки, кафешки, салоны – кричащие, иногда в прямом смысле, вывески. И люди, конечно – никаких серых роб каторжан и песчаных униформ практикантов, совсем изредка – темные цвета ОМП. Яркие, красочные наряды дышат свободой, волосы, распущенные, крашеные, блестящие вплетенными чарами, лица – не измученные и унылые, а веселые, жизнерадостные, или сосредоточенные и озабоченные какими-то действительно интересными делами…
Меня подвезли первой. Двухэтажный дом встретил пышными клумбами петуний в зачарованном палисаднике и небесно-голубым фасадом. Перекрасила, все-таки, пока меня не было.
Я глубоко вдохнула насыщенный вавилонский воздух, взяла тяжелый чемодан и поднялась на высокое крыльцо.
Дверь тут же распахнулась.
– Привет, мам.
***
Стол ломился от выпечки, фруктов и двух видов жаркого. Мы не держали слуг – это был какой-то странный пунктик – и мама готовила все сама. Я с ужасом смотрела на это разнообразие и опасалась за свой желудок, привыкший к пресным кашам. И за фигуру, безусловно – круассаны с карамелью и шоколадом ей точно не пойдут на пользу. И даже стало как-то жаль себя – всю эту практику, все эти убогие завтраки, обеды и ужины, меня грела только мысль об идеальном плоском животе. И вот.
– Ты так похудела, Рина! – будто прочитав мои мысли, сказала мама.
– Видимо, это ненадолго, – пробормотала я и все же, отставив тарелку из-под мяса, взяла круассан. Один раз не жиробас, как сказал бы Вадя.
Мама сидела напротив, ничего не ела и не сводила с меня взгляда. Немного встревоженного и трагичного – она всегда смотрела на меня с каким-то трагичным выражением.
– Как там Вадя? – снова вторила моим мыслям она. Третий глаз у нее, что ли, открылся. Хоть она и была целителем, а все целители в большей или меньшей степени менталисты, ей досталась скорее меньшая степень.