Думай, Вика, думай! Что может заставить человека тебе симпатизировать, если в этот же момент Смерть нашептывает ему на ухо мысли о смертном приговоре?
Жалость? Пф-ф, на нее в суде давят чаще, чем водители на тормоз при заносе. Логика? Что-то подсказывало, что в моем случае причинно-следственные связи под белы рученьки доведут меня скорее не до добра, а до эшафота.
– Так брал? – напомнил о себе судья.
И я решилась, выбрав для себя роль:
– Да. – Вскинула голову и, руководствуясь принципом «не повезло быть умной, пусть везет как дурочке», изобразила искреннюю простоту. – Но он их сам обронил! Кошель мне под ноги упал…
На последних моих словах засмеялся весь зал. Но сияющий зеленым камень был на моей стороне.
– А как же десять золотых? – усмехнулся судья.
И в этот момент в плотной тишине зала раздался характерный звук: тренькнуло пришедшее сообщение. Вот только на него никто, кроме меня и Хель, не обратил внимания.
Костлявая, причитая «да чтоб тебя», жестом фокусника извлекла из складок балахона… планшет и уставилась на экран.
– Как же не вовремя! И что они все мрут в самый неподходящий момент! – проскрежетала зубами она. И, уже ласково погладив судью по парику, напутствовала: – Ты у меня умница, знаешь толк в смертных казнях. И между первой виселицей и второй у судьи перерывчик небольшой.
И, поцеловав напудренную маковку парика, Хель исчезла.
А я, воодушевившись, зацепилась за ту самую полуусмешку-полуулыбку судьи, набрала в грудь побольше воздуха и ответила истинно в духе адвокатов, то бишь вопросом на вопрос:
– А они там вообще были? – удивилась я, впрочем глядя не на судью, а на обвинителя.
Тот зло сверкнул на меня глазами, дескать, какой умный выискался. Но, судя по его колкому взгляду, «обворованному» поверили на слово. Безо всяких проверок.
Судья, вздохнув, уточнил:
– Но кошель ты взял? И удрать пытался?
– Да, но бегство было исключительно от испуга: когда боишься, что тебя обвинят в воровстве, ноги сами собой несут в другую сторону от законников!
– Однако, – судья не удержался от еще одного смешка. Но, глядя на светящийся зеленью камень, задумчиво протянул: – То ли ты такой наивный простак, то ли столь талантливый лгун, что сумел обмануть даже артефакт правды.
Он побарабанил пальцами по столу, словно взвешивая на чашах либры решение о том, жить мне или болтаться на виселице.
По моей спине пробежала одинокая холодная капля пота. Я на миг прикрыла глаза, пытаясь оценить все. Голос судьи, его жесты, реакцию на мои слова. Эхом прозвенело «Виселица!» в адрес карманника. Неужели меня ждет та же участь?
И я зацепилась за кривую улыбку. Точнее, смешок. Тот, кто заставляет тебя улыбаться, становится тебе ближе. Его тяжелее отправить на казнь. Чуть тяжелее, но все же.
Всего лишь секунда, и я приняла решение, которое могло мне стоить жизни или смерти.
– Не знаю, – честно, чуть виноватым тоном ответила я. – Я понятия не имею о своем даре. Просто Смерть иногда вижу.
– Чью? – тоном «остри, малец, но помни: одна голова хорошо, но еще лучше, если она не отдельно от тела» вопросил судья.
– Чаще всего свою собственную, – я шутила чистую правду. Вложив в слова, интонации и даже паузы иронию и наивную простоту, дескать, ну не могу я быть выжигой и плутовать. Я честная, просто дурочка. Точнее, дурачок. – Вот только такой дар – хорошо, но если бы его не было – еще лучше.
– Маг, с такой легкостью отказывающийся от своей силы? Да ты и правду скорее дурак, чем опытный вор, – глянув на зеленый камень и истолковав мой ответ согласно местному мировоззрению, заключил судья, усмехнувшись.
И в этот момент я поняла, на какой тонкой грани порой может балансировать человеческая жизнь. И острая точная шутка может спасти ситуацию, как спасает больного скальпель хирурга. Я все-таки смогла заставить законника увидеть во мне не преступника, а человека. Да, глупого, смешного, у которого ума далеко не палата и та с крышей сикось-накось, но человека.
– Пять лет каторги тебе, чтобы поумнеть, недомаг, – ударил он молотком. – Пусть прииски тебя исправят.
Подумалось невольно: в моем случае пытаться исправлять без толку. Что рождено таким, уже не отредактировать. Какая каторга? Меня даже смерть не смогла изменить: все тем же уверенным шагом на самые большие в округе грабли.
И все же я выдохнула с облегчением: не виселица! Хотя утром, удирая от законника, когда сначала бежала, потом шустро прыгала, даже умудрилась пролететь пару метров, сиганув с парапета и мечтая о передышке, я и помыслить не могла, что присяду отдохнуть. На целых пять лет. Да еще буду этому так радоваться.