Он достал свой желтый аптекарский пузырек и насыпал на ладошку горку табаку.
Мимо с лучковыми пилами проходили Аюп и Фатима Мингалеевы.
— Постой-ко, друг! — окликнул Кукаркин Аюпа.
Тот остановился.
— Ругать меня будешь, Аюп? Ушла твоя поперечная пила. Отдал в баню, дрова пилить.
— Ладно, отдал так. Мы ведь не работаем ей. Спасибо, Фетис Федорович учил работать лучком.
— Вот, а ты за старинку держался. Лень у тебя в мозгах была, Аюп.
— Пошто лень? Привычка был.
— А привычка рождает лень… Тоже на субботник вышел? Клуб строить будем.
— Надо ведь. Моя малайка кино бегает, каждый праздник деньги на билет даем.
Новинский клуб строился скоростным методом: как только Богданов и Шишигин положили первые бревенчатые венцы, внутри здания начали класть печи в тепляке, настилать полы, в столярной мастерской одновременно готовились переплеты окон, двери, резные наличники. Среди лесозаготовителей нашлись и плотники, и каменщики, и мастера на все руки. Народу было хоть отбавляй — пожалуй, не было ни одного трудоспособного, кто бы не пришел на стройку и не поработал.
Единственный, кто отказался пойти на стройку, это был Григорий Синько. Сколько его ни уговаривали, он только твердил свое: нет и нет. Фетис Федорович Березин встретил его на дороге, остановил запряженных в короб волов, подошел к возу:
— Чего везешь?
Синько был в хорошем настроении, веселый, раскрасневшийся. Чуть сдерживая улыбку, он сказал:
— Мясо.
— Какое же мясо? У тебя глина…
— А бачите, так зачем пытаете?
— Для чего глина?
— Печи в столовци треба перекладувать.
— А чего на субботники не ходишь? Смотри-ко, вся Новинка поднялась на стройку, а ты отлыниваешь… И что ты за человек? Ты не человек, а ихтиозавр.
— А що це таке, Хветис Хведорович?
— Животное допотопное, каких больше на свете не водится. Ты же позоришь весь наш коллектив. Ну, лентяй, это еще туда-сюда. А ты еще и попираешь священные чувства человека.
— Яки таки чувства?
— А такие. Зачем Паньку Торокину бросил? Пришла она ко мне в слезах. Она должна стать матерью. Ходил с девушкой, развлекался, а как набедокурил — дорожку к ней забыл. Теперь, говорят, с поварихой связался. День и ночь только и торчишь в столовой. Что тебе там ночами делать? Ну, чего ты молчишь да еще ухмыляешься? Что тебе весело?
— Ничего, так.
— Ох, Синько, Синько! И почему ты такой упрямый, своевольный? Никакого сладу с тобой нет.
Парень хлестнул по волам:
— Цоб, цоб!
Они медленно, враскачку, потянули воз. Фетис Федорович остался среди дороги.
— Придешь, что ли, на субботник-то?
— Ни. Не ждите!
У Березина в эти дни была уйма дел. Надо было везде успеть, во всем разобраться. Почему-то со всеми жалобами шли к нему. И дела к нему были всякие: и производственные, и бытовые. У кого что болит — идут к нему.
Фактически постройкой клуба руководил тоже Фетис Федорович. Все нити были у него в руках, все планы — в голове. Он знал, где у строителей «узкие места», чего не хватает, что потребуется сегодня, завтра, послезавтра. Еще не были возведены стены клуба, а Фетис Федорович думал уже о шторах, занавесках; через райком профсоюза леса и сплава хлопотал перед обкомом о пианино; нажимал на замполита Зырянова, чтобы тот заказал для клуба лозунги, картины, а от директора леспромхоза Черемных требовал ножную швейную машину для кружка кройки и шитья.
Вечерами на строительной площадке, где он работал со всеми: подносил кирпичи, вкатывал по слегам на срубы бревна, возил на лошади от лесопилки тес, — к нему то и дело подходили люди. Особенно не давала ему покоя жена мастера Чемерикина — тощая, как дранка, нервная и злая.
Как-то, когда Фетис Федорович только что сгрузил с подводы доски для подшивки потолков и укладывал на сани веревки, к нему подбежала жена мастера, схватила за руку.
— Айдате-ко, пойдемте-ко, посмотрите, что там делается!
— Что такое?
— Полюбуйтесь, что Чемерикин выделывает. Совсем от дому отбился, совсем меня иссушил, я ведь уже как спичка стала. Ни на одну минуточку отвернуться от него нельзя. Собрал вокруг себя девчат, сидит с ними, зубы скалит.
— Что тут такого? — удивился Березин.