Ведь и в самом деле, как только будет стронуто застрявшее бревно, вся древесина из затора хлынет вниз по течению, собьет их, сомнет, тут уже никто не поможет, никто не спасет. «И тогда — прощай жизнь!» — мелькнуло у нее.
И от этой мысли по всему телу прошла холодная жуткая дрожь. Она закричала Шишигину:
— Не тронь, не тронь! Надо с берега разбирать затор!
Но Шишигин не слушал, он продолжал раскачивать бревно, один конец его уже поднялся вверх, и под бревно, как в воронку ныряли дрова; минуя затор, они выплывали на чистую воду и спокойно плыли дальше.
Добредя до Шишигина, девушка выбила у него багор из рук, схватила незадачливого героя за рукав и, как провинившегося школьника, повела на правый богдановский берег. Ледяная вода бурлила между нею и Шишигиным, силясь обоих сбить с ног, но девушка, напрягая всю свою энергию, шла и шла вперед, к берегу; теперь у нее была одна только мысль: скорее миновать страшную опасность.
На берегу она оставила Шишигина и начала выжимать подол.
Спешившийся Чибисов подошел к Лизе, достал из кармана раздвижную алюминиевую чарку и наполнил ее спиртом из фляги.
— На выпей, согрейся! Жизнь тебе, что ли, надоела? Забыла поговорку: не зная броду, не суйся в воду. Давай пей!
— Я не мужик, чтобы спирт глотать.
— Пей, я приказываю!
— Вот еще, нашелся приказчик!
Медникову окружили женщины и силой заставили выпить чарку.
Потом очередь дошла до Шишигина; чарка была еще не налита, а он уже протянул за ней руку.
Бригады багорщиков Богданова и Ермакова с обоих берегов постепенно разобрали затор, распустили сбившуюся в кучу древесину, а застрявшее бревно с помощью лодки и веревок подтянули к берегу, распилили пополам и в таком виде отправили в дальнее плавание.
На берегах снова закипела горячая и дружная работа. Снова затарахтели тракторы, лебедки, загудел людской улей.
— Лиза, айда на этот берег! — кричал Ермаков.
— Нет, я теперь с Шишигиным останусь! — шутила она. И запела:
— Пойте, пойте! — говорила она женщинам из бригады Богданова.
Ее поддержали все. Запел даже сам Харитон Богданов, голоса у него не было, но все же пел, как умел.
Потом она села в лодку и подплыла к Ермакову.
— Плохо у вас тут, — сказала. — На нашем берегу лучше.
Лиза встала у длинной поленницы, скинула в воду несколько чурбаков и крикнула на другой берег Богдановой:
— Тетя Даша, давай посоревнуемся?
Дарья Богданова встала у такой же поленницы.
— Думаешь, струшу? Давай!
И поленья полетели в реку.
Обеспечив поварих дровами, Синько отпросился у них проведать Паньку. Все ему здесь было ново, интересно. На душе у него от тепла, от солнца, от запаха подснежников было празднично. Торокину он отыскал в бригаде Ермакова. Вместе с Медниковой она скидывала поленья в воду, хохотала над неуклюжими чурбаками, точно над живыми. Свалившись в воду, они исчезали, а потом всплывали, кружились, словно снова просились на берег. Панька закидывала их другими поленьями и покрикивала:
— Айда отсюда, плыви, плыви! Все бока пролежал на одном-то месте.
Григорий сначала стоял в сторонке, смотрел на ее разрумянившееся веселое лицо, потом сказал:
— Панько, иды до мене.
— Вот еще, пойду, как раз. Айда лезь на поленницу, помогай.
— Айда, Синько, айда, не бойся! — крикнула Медникова. — У нас веселее, чем там с поварихами. И не стыдно тебе: такой здоровый, а чистишь картошку.
— Лезь сюда, Гриша, лезь! — ласково сказала Панька.
Парень помялся, помялся на ногах, потом тряхнул головой, выпятил грудь (а она у него широкая, могучая, стукнуть кулаком — загудит, как колокол), подошел к краю поленницы, нажал на нее плечом и отвалил сразу в воду десятка два толстых метровых плах.
Все ахнули.
— Вот где силища-то зря пропадает!
— А ну-ка, Гриша, давай, давай!
А парень отвалил от поленницы еще кучу дров, еще и еще. Он даже сам поразился, откуда в нем столько силы набралось. Ему даже самому стало интересно и забавно, что легонько, играючи, может обогнать на работе и Паньку, и Лизу, и всех, кто тут работает, кто по полешку скидывает в реку дрова.
А ну-ка, он попробует еще покидать поленья, по одному?
Он залезает на поленницу к Паньке. Она ласково потрепала его по щеке, заглянула в глаза. А у самой у нее глаза серые, добрые, с веселыми искорками. И он вдруг вспомнил: она ведь беременная. Скоро должна пойти в декрет. Он станет отцом. У них с Панькой будет маленькая лялька. Паньке дадут отпуск, она начнет нянчиться с ребенком, а ему, Синько, придется по-настоящему работать. Ему представляется, что он будет делать: ездить на ленивых волах, возить воду, дрова, чистить картошку… «Та хай вона сгине така работа!» — мелькнула у него неожиданная мысль. Он начинает скидывать поленья в реку: одно, другое, третье. И кажется, будто дрова из его рук сами потекли в воду, он только к ним притронется, а они фырк — и в реке. Руки у него тяжелые, тугие, а дрова легонькие, как перышки. А он боялся работы, пугался! Ему кажется, что все смотрят на него и удивляются: какой же герой Гришка Синько!