Временами, когда нападала хандра, Багрянцев не ходил даже в поселок, оставался ночевать в лесу, спал в вагончике, на двух скамейках, приставленных одна к другой; матрацем служили пихтовые ветки, а подушкой — полено. В такие ночи он почти не спал. Лежал на спине с открытыми глазами, старался собрать, сосредоточить мысли, найти какой-то выход из положения и не мог, все что-нибудь отвлекало: то мыши поднимут писк под вагончиком, то филин закричит в глухом мрачном лесу, а то вдруг, ни с того ни с сего, грохнется наземь подгнившее сухостойное дерево, оставленное в одиночестве на свежевырубленной делянке. А утром, как станут подходить рабочие, Багрянцев разберет свою постель и отправляется в лесосеки, позабыв, что человеку полагается умываться, причесывать перепутанные на голове вихры.
Нина Андреевна сжилась, свыклась с его участком, с людьми. Чаще стала наведываться сюда. В побеленном вагончике появились плакаты, лозунги, шторки на окнах, скатерть на столе. И когда она не приходила, рабочие в обеденный перерыв собирались у вагончика и слушали радио.
Как-то, зайдя в вагончик, она увидела Багрянцева. Он сидел один за столом, устало опустив голову. Нина Андреевна вытащила из кармана измятую исписанную карандашом бумажку и спросила строго:
— Вот поступила заметка в газету. Правда, что в дальних делянках мастер несвоевременно принимает у рабочих заготовленную древесину?
Николай Георгиевич посмотрел жене в глаза.
— Да, правда. Я не успеваю обойти все лесосеки.
— Раньше успевал, а теперь нет?
— Я болен. У меня, видимо, грипп, температура.
— Почему же молчишь, не идешь в медпункт?
— Для меня дорога туда закрыта.
Нина Андреевна приложила ладонь к его лбу, потом взяла руку, нащупала пульс.
— Ты и в самом деле болен!
Она еще раз положила ладонь на его лоб, постояла в раздумье, потом вдруг прижала его голову к груди и сказала тихо:
— Ну, приходи сегодня домой, приходи.
14
На Новинку Зырянов приехал после полудня. Она изменялась с каждым днем. Здесь уже стояло не два больших дома, а пять, да два дома подводились под крышу. На стройке работали не только вербованные рабочие, но и часть кадровых, временно переброшенных из лесосек на Новинку. Зырянов подумал: «Здесь, как на фронте: копятся силы, стягиваются резервы для наступления. Придет осень — ну, лес, берегись! Начнется баталия, заухают леса и горы».
Он долго бродил среди досок, бревен, срубов, говорил с людьми. Пробравшись через бунты бревен, остановился возле строящегося дома. На фундамент ложились еще первые венцы, а внутри уже клали печи. Паня и Лиза подносили кирпичи, глину.
Заметив Зырянова, Медникова что-то сказала своей подружке и пошла к нему навстречу.
— У вас фотоаппарат есть? — спросила она, пряча прядки черных волос, выбившихся из-под красной вылинявшей косынки.
— Есть, — ответил он.
— Есть, Панька, есть! — не скрывая радости, закричала она Торокиной, стоявшей у носилок.
— Что-то вы прямо с места в карьер — спрашиваете о фотоаппарате, даже не поздоровались.
— Ой, простите, Борис… Здравствуйте! Я и забыла.
— Но зачем вам фотоаппарат?
— Мы в воскресенье организуем экскурсию на Водораздельный хребет. Там, говорят, очень красиво. Видно далеко-далеко, чуть не весь Урал. Корзинки с собой возьмем, малины наберем, брусники.
— Кто экскурсию организует?
— Комсорг. Я пошла к Мохову и договорилась, а то надоело: танцы да танцы. Все ребята и девчата согласились; из Сотого квартала молодежь тоже обещалась. Вот шуму в лесу зададим!
— А кто вас поведет, еще заплутаетесь?
— Тут есть один дядька, вон там в домике живет, пилоправ Кукаркин. Он, говорят, здешние места вдоль и поперек исходил.
— Пойдет с вами?
— Пойдет.
— Навряд ли…
— Я его уже уговорила. Он на меня сначала даже не смотрел, а я его: «Дяденька, миленький!» — наговорила ему всяких ласковых слов, расцеловать обещалась. Он расхохотался и говорит: «Ну, девка, не умрешь, так много горя примешь… Ладно, собирайтесь, свожу, куда вас денешь, пока молоды, так нечего вам киснуть».
— А фотографировать кто будет?
— Вы.
— Я не смогу пойти.
— Борис! — шутливо топнула она ногой. — Сможете! Если пойдете — ни на шаг от вас не отстану, буду по пятам ходить, как кошка: мур, мур.
— До Водораздельного до самой вершины неблизко, надо день потерять.