— Ну, а сами они выступают?
— А то как же. Иной раз засыплют вопросами, так и отвечать не знаешь как. А то они между собой спор начнут, я уйду, а они все еще там спорят, с кроватей повскакивают, собьются в кучу.
— Сам-то Богданов участвует в разговорах?
— Слушать — слушает, но все молчит, никогда не задаст вопроса, слова не обронит.
— И на каждой беседе бывает?
— Бывает, когда в духе. А если не в духе — уходит, возьмет гармошку и уйдет.
— Без него, наверно, порядка нет на беседе?
— Вместо Богданова порядок наводит Шишигин, только его не шибко слушают. Кого интересует беседа — поближе подвинутся к столу, кого не интересует — по углам бубнят. Шишигин-то кричит, петушится, сам шуму больше делает. Да и кому охота замухрышке подчиняться — только слава, что мужик.
— Ну, а так-то Богданов ничего, не скандалит?
— В общежитии нет, а на стройке, говорят, все время с начальством не в ладах. Вчера, позавчера ли было у него сражение с Чибисовым.
— Дрались, что ли?
— Не дрались, а ругались на чем свет стоит.
— Странно, почему же Чибисов молчит об этих скандалах?
— Чибисов-то и сам, когда разозлится, не может сдержать себя. А разве можно с рабочими грубить? Богданов-то шибко не терпит несправедливость к себе, грубость. На днях он расходился возле умывальника. Воды, видишь, не хватило. Я налила, а ее выхлестали другие. Он мылся последним. Только намылился, хвать за соски, а воды нет. Ну, и пошел, и пошел — уши вянут от ругани. Я услышала это, бегу скорее с ведром и говорю: «Извини, Харитон Клавдиевич, это мой недогляд…» Как только свеличала его, он сразу обмяк, посмотрел на меня по-доброму и говорит: «Подлей, Даша, водички»… И с тех пор Дашей меня стал звать. А отчество я его узнала в конторе. В получку кассир деньги выдавал и прочитал в списке его фамилию, имя и отчество… Я думаю, ему ласковое слово требуется: кнут и палка действуют на кожу, а ласковое слово проникает к сердцу.
От Цветковой замполит пошел к начальнику лесопункта. Контора его находилась в том же большом доме, где и красный уголок, только вход был с другого крыльца.
В помещении конторы было тихо, за барьером у столов занимались две девушки и очкастый мужчина, стриженный под машинку, седой, с искрящейся щетинкой. Стены комнаты были оклеены плакатами о правилах техники безопасности в лесосеках, в простенке между двух широких окон висели часы-ходики.
— А Чибисов где, Павел Иванович? — обратился Зырянов к старику-бухгалтеру Мохову.
Павел Иванович не спеша поднял очки на лоб, медленно повернул голову, несколько секунд молча смотрел на Зырянова, как будто первый раз видел человека, потом перевел взгляд на филенчатую дверь в стене и, наконец, сказал, приподняв руку и указывая пальцем на дверь.
— Тут, кажется, был.
— Наряды вам своевременно сдают? — поинтересовался замполит.
— Наряды сдают, — растягивая слова, сказал бухгалтер. — Народ будто с ума сошел, все по две, по три да по четыре нормы выгоняют. Как заключили договора на соревнование, ну и пошли жать, кто кого перегонит.
— А разве плохо это, Павел Иванович?
— Я не говорю, что плохо. Да ведь уйму денег приходится выплачивать. Одна бригада Богданова за декаду заработала тысячи рублей.
— Ну и хорошо. Пускай люди зарабатывают, богатеют… Нам со стройкой, Павел Иванович, надо спешить. Видели на березах желтые листочки? О чем это говорит? Лесозаготовительный сезон близко.
— А я за листочками не наблюдаю, Борис Лаврович. С детства не был приучен к этому. Мое дело следить за копейкой, чтобы она на своем месте лежала и не перепрыгивала из статьи в статью, чтобы в бухгалтерских книгах был полный порядок. На это у меня и вся жизнь ушла.