Чибисов, задержавшийся возле печников, пошел было в дом.
— Начальник, не ходи, не ходи! — крикнул ему Шишигин. — Не ходи, убьет он тебя.
— Постой, Евгений Тарасович! — крикнул в свою очередь Зырянов.
Чибисов остановился. Зырянов подошел к нему, что-то сказал, начальник лесопункта возвратился к печникам.
Замполит сам пошел в дом. Богданов исступленно, с придыханием, вырывающимся с хрипом, рубил настланную половицу, кромсая ее с правого и левого плеча. Он был страшен, взлохмачен, на висках вздулись синие жилки.
— Богданов! — крикнул ему Зырянов. — Ты что делаешь?
Ему ответило только эхо, плеснувшееся в пустых голых стенах.
— Харитон Клавдиевич, Харитон Клавдиевич!
Богданов вдруг остановился, медленно повернулся к Зырянову.
— Харитон Клавдиевич!
— А, — отозвался Богданов.
Топор выпал из его рук, он стоял бледный, растерянный, потный.
— Ты что же делаешь, Харитон Клавдиевич? У тебя что? Буйное помешательство? Хочешь, чтобы на тебя смирительную рубашку надели? Смотри, что ты наделал.
Богданов огляделся вокруг. Возле него были расколотые обрезки, изрубленная половица. За плечом у замполита толпились рабочие.
— Опять меня из терпенья вывели, — тихо сказал он Зырянову, вытирая рукавом пот, катившийся с лица. — Когда меня рассердят, я становлюсь сам не свой, рассудок темнеет. Мне врач говорил, что нисколько нельзя волноваться, а я сдержаться не могу. Ой, как колотится сердце!
Он приложил ладонь к груди.
— На солнышко мне надо, на ветерок. Там меня обдует.
Он медленно направился к выходу, пошатываясь из стороны в сторону.
В это время к дому подошла подвода с тесом.
Опираясь рукой о косяк, Богданов дал знак своей бригаде. Люди кинулись к доскам, а сам он прошел на бревна, расстегнул ворот рубахи, облизнул сухие губы.
— Как бы мне попить.
Чибисов подошел к Зырянову и сказал:
— Видишь, как притворяется? Я на это дело составлю акт, передам в суд.
— Не горячись, Чибисов, не горячись! — спокойно сказал замполит. — У человека действительно нервы не в порядке. От суда не будет пользы ни Богданову, ни государству. Испорченную половицу ты ему поставь в счет. А я еще поговорю с ним, как придет в себя.
15
На Водораздельный хребет собралась большая и шумная ватага с корзинками, чайниками, котелками, котомками. Впереди шел Кирьян Кукаркин: короткий, широкоплечий, кривоногий и грузный. На спине у него был холщовый заплатанный мешок, в котором ясно обозначалась буханка хлеба; на плече — ржавая берданка с длинным стволом. За Кукаркиным шел комсорг Яков Мохов со своей высокой белокурой девушкой, за плечом у него, на ремне, висела гармонь с красными мехами. За ним, чуть поодаль, Зырянов и Лиза. Остальные парни и девушки из Новинки и Сотого квартала, сбившись в кучу, догоняли и перегоняли друг друга, стараясь не отстать от Кукаркина, который, не оглядываясь, шагал довольно быстро, потрескивая сучками, попадавшими под ноги.
Сразу от Новинки дорожка поднималась в гору, потом спускалась к речке Ульве, бурлившей между камней. Лес вдоль реки по обе стороны был вырублен, на берегах лежали бревна и длинные поленницы свежих дров, предназначенных к весеннему лесосплаву будущего года. Кукаркин подошел к воде — она была ключевая, светлая, как стекло, — напился пригоршнями, обтер губы рукавом пиджака и крикнул столпившимся на берегу парням и девушкам: